Людмила Григорьевна была всегда ровной, приветливой, жизнерадостной, и только когда думала, что Андрей ее не видит, по лицу у нее всплесками мелькали тени неудовольствия.
Настоящие мучения доставляли перевязки. Тогда на помощь Анечке прибывала Виктория Леонидовна.
— Жив, лейтенант? — весело спрашивала она, звякая какими-то ножничками, щипчиками, склянками.
— Тяну, товарищ медсестра, — пытался браво отшутиться Андрей, а в глазах у него стояла кромешная тьма.
— Осторожнее, Виктория Леонидовна, ему же больно, — жалобно просила Анечка.
— Нравится парень? — Виктория Леонидовна сноровисто обрабатывала края раны. — Не волнуйся, вылечим тебе жениха. А что больно, мужчинам положено хоть раз в жизни настоящую боль изведать, на то они и мужчины. Вот ты выйдешь замуж...
— Ой, что вы такое говорите! — заливалась румянцем Анечка. — И не собираюсь...
— Выйдешь, куда денешься... А знаешь, откуда это пошло «быть замужем»? Быть за мужем, понятно? — Последнюю фразу Виктория Леонидовна произнесла, четко разделяя слова. — И как же ты за ним, сердешным, будешь, если он кисейная барышня и его первый же мороз к земле прибьет?
Андрей был благодарен Виктории Леонидовне за то, что она была охоча до разговоров — боль терпелась легче, он изо всех сил старался не уронить себя в глазах фронтовой медсестры.
— Терпи, лейтенант, — подбадривала Виктория Леонидовна. — Жизнь того стоит, чтобы за нее побороться. Согласен?
— Еще как! — Андрею казалось, что он сказал это громко и весело.
— Скоро Анечку на танцы пригласишь... Не забудешь?
Анечка улыбалась, и в палате становилось светлее — так казалось Андрею.
Потом случился день, когда Андрею стало совсем неважно. К вечеру разболелась рана — укол не помог, Андрей повернулся лицом к стене, сжал зубы, стараясь не стонать. Боль разливалась по всему телу, ноюще отдавалась в сердце. Андрей уже хотел было потянуть за шнур сигнала, позвать сестру, но решил еще потерпеть, авось пройдет. А потом стало совсем тяжко, и Андрей, уже проваливаясь в темноту, все-таки дотянулся до шнурка.
Очнулся он оттого, что снова было больно. «Хорошо, — неожиданно обрадовался он, — раз болит, значит, живу». И тут же устыдился этой мысли, разве можно о таком думать? В палате были и Людмила Григорьевна, и Виктория Леонидовна, и Анечка, еще какие-то врачи.
— Пришел в себя, — услышал он голос Людмилы Григорьевны.
— Хорошо, — сказал кто-то, голос Андрею был незнакомым. — Продолжайте, как условились. Оставьте в палате сестру, пусть дежурит у койки. Если станет хуже, немедленно вызывайте нас. В любом случае мы через час-два наведаемся.
Незнакомые врачи ушли. Позже Андрей узнал, что вбежавшая в палату на тревожный сигнал Анечка сразу же вызвала бригаду из реанимационного отделения.
У изголовья кровати стояла капельница, прозрачная трубка заканчивалась иглой, ее приклеили лейкопластырем к руке, там, где синела вена.
— Напугали вы нас, Андрей Павлович, — сказала Людмила Григорьевна. — Молчите, молчите, все уже хорошо. Сейчас мы условимся, кто с вами побудет до утра. Смена Ани кончилась, к сожалению.