Зона риска

— С чего взял? — удивился Андрей.

— Ну журналист, за границу ездишь. Меня вот не посылают.

— А ты английским хорошо владеешь?

— Ты что, спятил?

— И институт с отличием закончил, и каждый день два десятка газет и журналов просматриваешь, и по двенадцать часов за письменным столом просиживаешь, и умеешь писать так, чтобы людям было интересно и полезно читать твою писанину?

— Во дает! — почти восхитился Мишель.

— И написал несколько книг... Или, может, ты прекрасный слесарь-наладчик станков, поставляемых за рубеж? А то вдруг ты молодой талантливый врач, педагог, знаток в области точных наук? А то специалист по строительству — на них большой спрос в развивающихся странах?

Мишель понял, куда гнет Андрей, проворчал обидчиво:

— Конечно, мы серые... Куда нам!

— А почему «мы»? Ведь речь идет о тебе персонально. Другие учатся, а ты — в «Овощи — фрукты», наверное, чтобы поближе к бутылке быть? Только ради бога не оскорбляйся, ты прямо спросил, я, что думал, ответил. Кажется, у вас здесь в моде психовать, так я заранее предупреждаю — не очень красиво это — мужику закатывать истерику.

Мишель сдерживался изо всех сил. Ему хотелось вскочить, двинуть стол так, чтобы журналист оказался на полу, пусть почувствует, что это такое — быть на полу, прибегут приятели, кто ногой, кто кулаком, долго будет отмываться журналист.

— Не наливайся, Мишель, — тихо предупредила Ела. — Он дело говорит.

— А я чего? Я ничего... — Мишель выпил коньяк. — Я, конечно, понимаю, жизнь по-разному к людям поворачивается. — Он выразительно похлопал себя чуть ниже спины.

— Нет, Миша. — Андрей решил не щадить самолюбия Мишеля, пусть глотает то, что заслужил. — Не совсем так. Жизнь одна, это люди к ней по-разному и, пардон, разными местами...

Андрей рассказал о своих последних командировках, о рабочих ребятах, с которыми встречался за кордоном. Он говорил о том, как ранним утром, когда еще сизая темень прижимается к асфальту большого города, он стоял в очереди безработных на бирже труда — хотелось своими глазами увидеть этих людей, услышать их разговоры. Еще он вспомнил, как в одном из американских городов напросился на всю ночь сопровождать полицейский патруль в машине. Вначале «копы» на него косились, но потом признали «ничего парнем» и занялись своей привычной работой. И ни на грош романтичного, героического не было ни в том, что они делали, ни в том, как вели себя хулиганы, дебоширы, мелкие воришки, проститутки. «Гнусная работа», — сказал один из полицейских уже под утро, когда все почти валились с ног от усталости. «Хлебни, парень, — протянул второй Андрею плоскую бутылку с виски. — Хлебни, чтобы не стошнило от этого дерьма». — «Кто его довел до такого вида?» — Андрей имел в виду только что задержанного бродягу, на которого напяливали наручники.

— Э-э-э, — промычал полицейский, — сам дойдешь, если у тебя ни цента, а работы не было, нет и не будет.

Он мыслил здраво, этот полицейский, и сержант, начальник патруля, ткнул его кулаком в бок: все-таки с ними «красный» журналист.

Андрей нарочито лаконично рассказывал, как выглядит эта гнусная работа, он словно снова видел жалких, потрепанных бродяжек, падавших под полицейскими дубинками, рослых негров, которых полицейские обыскивали и избивали только потому, что они негры и случайно встретились в местах, взятых на заметку.

Андрей умел заинтересовать собеседников, тем более что он не раз размышлял над виденным, делал записи, в глубине души надеялся, что когда-нибудь получится книга. Ребята слушали его внимательно, не перебивая. Мишель только головой покачивал в наиболее удивлявших его местах.

— А в кино совсем по-другому, — с сомнением в голосе сказал он. — Каждый бродяга в джинсах ходит.