— Надо, мой стеснительный рыцарь, надо.
— Вам не идет...
— В самом деле? А Борис Маркович говорил, что у меня это красиво получается. Вы знаете, кто такой Борис Маркович?
— Нет, и не хочу знать. — У Романа начало портиться настроение.
— Это было недавно, это было та-ак давно...
— Я же сказал — не хочу слышать. В истории есть такой термин: до исторической эры. Там было много неясного, на заре человеческой жизни. Так вот, будем считать, что у вас тоже была такая эра — до меня...
— Вы благородны, Роман, это сейчас редкость. А я хотела вам все-все начистоту.
Роману был неприятен этот разговор. Что за странная манера — то слова о себе не проронит, то хочет исповедоваться?.. Но чужие секреты — нелегкая ноша. Они могут лечь увесистым камнем на тонкую ткань отношений человека к человеку. И кто знает, как пройдет такое испытание на прочность? Конечно, у Инны есть свое прошлое, но какое ему, Роману, до него дело? Да и не любил Роман копаться в тайнах, принадлежащих другим. Отец всегда говорил, что один из необходимейших элементов порядочности — умение не лезть в чужую жизнь.
— А кассета, между прочим, отбарабанила свое, — напомнила Инна.
Роман, задумавшись, не заметил, что кассетник замолчал.
— Сейчас мы поставим нечто из современного репертуара, — бодро сказал он.
Музыка была странной — бурной, волнующей, грозно спокойной, до невероятности просторной. Она заполнила собой всю комнату, и Роман сам себе показался маленьким, беспомощным перед ее необъятностью.
Инна равнодушно прислушалась:
— Что-то незнакомое...
— Опера «Иисус Христос».
— Вы что, тоже в религию ударяетесь?
— Связи между этой оперой и религией весьма относительные. Кстати, почему «тоже»?
— Был у меня один знакомый чудик — помешался на иконах. Мог часами о них рассказывать.
— Хорошее увлечение, — серьезно сказал Роман. — Ведь многие из старых икон — настоящие шедевры живописи. А почему вы так странно говорите о своем приятеле? Вы что, поссорились?
— А вы уже ревнуете? — Инна улыбнулась.