— Но все же сто лет...
— А ты слышал, в тундре геологи ели мясо мамонта?
— Враки!
— Ничуть!
Вечером мы на льду расстилаем палатку, надуваем матрацы. Юрик на спиртовке разогревает лед. Чистит картошку. Клубни сразу же покрываются инеем.
— А хорошо все же жить вот так, — мечтательно произношу я, залезая в спальный мешок.
Наступает самое блаженное состояние. О том, Что было трудно идти, и сильно жгло солнце, и обметала лихорадка губы, уже не думаешь.
— Юрик, а караван, наверное, попал в обвал, — говорю я.
— Тихо! — Юрик вдруг вскакивает. — Ты слышал?
— Ничего не слышал.
— Ну как же, вот только сейчас!
По горам катилось, умолкая, эхо.
— Наверное, трещина или обвал?
— Нет, это выстрел.
— Чудак! У Стаса ведь нет оружия. А здесь мы одни.
— Я слышал выстрел! Не трещина это и не обвал. Здесь кто-то есть, кроме нас.
По утрам, когда солнце начинает золотить серые от уличной копоти крыши домов, на набережной Дунай-плац можно увидеть пятидесятилетнего смуглолицего господина в сером пальто и маленькой тирольской шапочке. Не спеша он идет вдоль портовых кранов, автопогрузчиков, ящиков с машинами, дизелями, шелком, крахмалом, пивом — со всем, чем знаменит достойный город Ульм земли Баден-Вюртембергской. За портовыми кранами поблескивает свинцово-холодный Дунай.
Господин дышит глубоко и ровно. Утренняя порция свежего воздуха, как и зарядка, холодный душ, массаж, помогают быть в хорошей форме целый день.
— Доброе утро, господин Шёневеттер, — приветствует его полупоклоном служитель проходной.
Шёневеттер кивает и проходит в контору порта. Он заведует отделом транспортных операций фирмы «Ульммашинен-верке». На часах ровно восемь. Все сотрудники на местах. На столах аккуратные стопки накладных, пишущие машинки, арифмометры. Шёневеттер встречается со взглядом Минцеля.