— Почему вы так уверены?
— Потому что знаю Панафидина.
— Что же вы знаете?
— Что у него обостренное чувство опасности. Не знаю, чем уж вы его там пытаетесь подмануть, но с Панафидиным такие штуки никогда не проходили.
— А именно?
— Не знаю, как вам это объяснить, — пожал плечами Хлебников. — В пору нашей молодости с развлечениями было туго, и мы, студенты, часто ходили из общежития в Кусково на танцверанду. И там же регулярно собирались подвыпившие перовские хулиганы…
Я заинтересованно слушал Хлебникова — очень уж было мне чудно представить его совсем молодым, студентом, с шевелюрой, без сетки склеротического румянца, без брюшка и морщин, приходящим на кусковскую танцверанду, о которой до сих пор сохранились в МУРе предания как о месте скопления исключительно дерзких хулиганов.
— Мы их, конечно, не трогали, но они всегда старались задрать нас, и, в общем-то, мы им давали сдачи по всем правилам.
— А Панафидин что, убегал?
— Никогда. Просто он удивительно точно чувствовал — сегодня будет драка со шпаной, и уходил с площадки задолго до того, как проявлялись первые симптомы предстоящей свалки. Мне кажется, что это у него врожденное свойство — ощущение предстоящей опасности.
Хлебников снял очки и стал их тщательно протирать носовым платком. Очки ему были, наверное, тесноваты, потому что на переносье ярко алел глубокий рубец. Не надевая очков, сидел Хлебников с закрытыми глазами, словно задремал он на мгновение в короткой паузе нашего разговора, и лицо у него было очень усталое, серое, и блеклость кожи остро подчеркивали нездоровые красные пятна на щеках.
— Наверное, это ненаучная точка зрения, но у меня постепенно складывается мнение, что большинство людей с возрастом не приобретает нового качества — они вырастают только количественно. Ядро своего характера, ограненное средой, воспитанием, культурой, но в сущности своей неизменное проносят они сквозь всю свою жизнь…
— Ну вряд ли мальчик Саша Панафидин является масштабной проекцией профессора Панафидина, — усомнился я.
— А я думаю, что от светлых детских дней до нынешней поры — прекрасного возраста «акмэ» Александра Панафидина — идет очень прямая линия.
— «Акмэ»? — переспросил я.
— Да, наш возраст, по понятиям греков, есть золотая мужская пора наслаждения — уже все знает человек и еще все может. И мне кажется иногда, что Сашка Панафидин хотел бы для себя растянуть это время — от юности до самой смерти.
Я подумал, что это, наверное, правда. Мне часто казалось, что Панафидин, как и все люди, очень не хочет стареть, но в отличие от всех людей не хотел бы помолодеть — в молодости было слишком много неудобств, слишком много в той поре было не устроено.
— Забавные вещи в жизни все-таки происходят, — неожиданно сказал Хлебников. — Вы помните, кто открыл Южный полюс?
— Амундсен? — неуверенно сказал я.
— Амундсен, — кивнул Хлебников.
ebooksa