Русский капкан

22
18
20
22
24
26
28
30

– Враги свободы.

Седобородый крикнул:

– Мы – члены… губкома… – дальше говорить ему не дали. Смуглый конвоир с раскосыми черными глазами ударил арестованного прикладом в лицо. Из разбитого носа брызнула кровь.

Начальник железнодорожной станции, не в силах видеть казнь, отошел к соснам, верхушки которых уже были озарены утренними лучами солнца, нервно мял седеющую бороду. Руки его дрожали.

Дрожь заметил подошедший к нему полковник, тихо сказал:

– Что – видеть раньше не приходилось? Это, братец, Гражданская война. Если не мы их – они нас. У большевиков это называется классовая борьба. А у нас – война до победы. Так что привыкайте. Это – надолго.

– Вряд ли к такому привыкнешь, – так же тихо ответил начальник станции. – Почему-то расстреливать возят к нам… Ваш поезд, как его? – «поезд смерти» – здесь уже не первый раз.

– А что вы хотите, для могил земля подходящая – песок. Американцы копают легко и весело.

Генерал-губернатор разрешил американским саперам расстрелять врагов свободы:

– Пусть потренируются, а то вернутся домой – хвалиться будет нечем. Что это за война – без крови?

У подполковника Стюарта было свое понятие о пребывании в России экспедиционного корпуса. Он сказал определенно:

– Врагов расстреляем, если это большевики, но при чем тут женщина?

– Она отравила вашего солдата.

Расстреливал женщину русский офицер. Рабочие, строившие пакгауз, видели, как полковник достал из кармана наган и выстрелил женщине в спину. Никто из присутствующих не удивился, не высказал возмущение. Каратели давно убедились, что в революции русские женщины не отличаются от русских мужчин: в бою проявляют завидную смелость и смерть встречают так, что позавидуешь.

Обреченных выстроили перед глубокой траншеей. Пожилой мужчина еще что-то выкрикивал, проклиная предателей России. Остальные молчали, глядя на вершины зеленых сосен, в которых играли утренние лучи летнего солнца. Молчала и женщина, придерживая на уровне груди перебитую руку.

Американские саперы, сделавшие залп по живым мишеням, перезаряжали винтовки, весело переговаривались. Из их слов можно было понять, что на завтрак им обещали рагу из телятины…

Обо всем этом с дрожью в голосе рассказывал Насонову начальник железнодорожной станции Елизар Захарович Косовицын.

В седьмом часу он вернулся с кладбища, застал у себя на квартире Насонова. Георгий забежал проститься с Фросей.

Их общий друг был в привычном для них обмундировании с погонами лейтенанта экспедиционных войск. В этой форме Насонов регулярно появлялся в штабе 339-го пехотного полка. Еще недавно он был в списках этой части, служил в качестве переводчика. С некоторых пор числился как представитель союзных войск при генерал-губернаторе, по-прежнему подчинялся непосредственно генерал-лейтенанту Миллеру. Хотя настоящего Миллера он никогда не видел. Но его двойника видел часто, получал от него задания, приносил из-за линии фронта агентурную разведку, неосведомленному штабисту из завесы невозможно было понять: кто же такой на самом деле прапорщик Насонов или лейтенант Насонов, на кого работает: на генерал-лейтенанта Миллера или на генерал-майора Самойло?

У генерал-майора Самойло с прапорщиком Насоновым трудным был первый разговор. В штабе завесы Насонов появился вскоре после Сергея. О нем Сергей рассказал отцу и предположил, что у союзников от Миллера работает не он один, и назвал фамилию Насонова. Они вместе плыли на «Олимпии» как волонтеры, поступившие на службу по контракту. Офицеры знали друг друга, до ранения были однополчанами, лечились в одном госпитале. Это их сблизило настолько, что вожатый, наблюдая за ними на курсах, а потом на корабле, не стал их разлучать. Они дополняли друг друга. Неторопливый рассудительный Сергей умел вести себя сдержанно, в праздные разговоры не вступал, на вопросы любопытных янки, зная, что он русский, отвечал односложно, как бы нехотя, и к нему пропадал интерес. Сказался командирский опыт – словами не разбрасываться, говорить коротко и по существу.