— Я же сказал: действительно дал промашку. Злой был, руки дрожали... Вот и... А еще, может, потому, что давно стрелял, отвык...
Ряднов задумался. Его темные, под черными бровями глаза словно ощупывали комнату, следователя, Грошева и прикрылись мохнатыми ресницами.
Ивонин усмехнулся.
— Вы давно не охотились?
— Я зимой вообще редко... да можно сказать, совсем не хожу на охоту.
— Это почему же?
— Работаем мы на морозе, наверху. Намерзнешься, не хочется в поле идти, опять на мороз, на ветер.
— А в этот раз вы решили изменить правилу и пойти поохотиться. Так?
— Да. Настроение такое, вот и решил проветриться.
— Настроение... Настроение, оно, конечно, на многое влияет. А летом вы охотились?
— Летом не охотятся. Запрещено. А весной и особенно осенью любил походить.
— И как, удачно? С полем?
— Да пустым не приходил, — не сдержав горделивой улыбки, ответил Ряднов.
— Вы что же, хорошо стреляете?
— Как вам сказать... В армии снайперил, по спортивной стрельбе имел первый разряд. Полковник наш все на сверхсрочную оставлял — обещал на мастера спорта представить.
— А вы не остались?
— Нет. Мать у меня болела... Одна она жила, вот я и не остался.
— Только это и помешало?
— Не это, я бы остался, — строго ответил Ряднов. — Я армию любил. И стрелять любил.
— За что ж вам так полюбилась армия?