Кто из них наиболее опасен? Живчик с Ленивцем не в счет, с ними и разговора не будет; молодой гринго слишком труслив; самый опасный — ох права Миму! — американец, спортсмен этот, убийца от бога, от дьявола, у него зерна не получишь, да и зачем получать, коли платит он лучше всех, больше всех, быстрее всех?
Ну, Дик, давай, встал, пошел, ну!.. Сначала Хуанито, затем — остальные!..»
Дик надел очки, темные анодированные стекла от солнца. Он нахлобучил широкополую шляпу, закрывшую лицо почти до подбородка. Он опустил в карман потертых брюк старенький верный кольт и ринулся назад по следу.
Его видели на узких трапах «Святой Марии», его видели на нижней палубе, его видели в камбузе. Там он задержался надолго и, только выяснив, что все кофе у Хуанито уже разошлось, и очередную партию банок нужно теперь получать со склада, и что, кажется, сам Хуанито работает сегодня в баре наверху вместо Мимуазы, которая не то заболела, не то отпросилась у шефа, и что еще, кажется, Хуанито забрал в бар последнюю банку, и что... но Дик, не дослушав, заложил крутой вираж и понесся вскачь, планируя на палубных просторах и сбиваясь на рысь в коридорах «Святой Марии».
На подступах к бару Мимуазы дорогу Дику загородила возбужденная толпа. Смех. Выкрики. Аплодисменты. Все это относилось к человеку в черном, который медленно вышагивал, высоко поднимая согнутые в коленях ноги. Его руки, прямые, неподвижные, точно деревянные, были простерты вперед и чуточку вверх, а глаза горели каким-то потусторонним огнем.
Дик, тяжело дыша, остановился, наткнувшись с разбегу на неожиданное препятствие. И вот что он услышал:
— Как только вышел из бара, сразу и начал... — Так и сказал? — Он много кое-чего сказал, в том числе и это! — Может быть, пьян? — Не похоже, идет-то как, идет... — Не скажите, это совсем не показатель. — Я знал одного... — Оставьте, ради бога, разве не ясно, что человек болен! Я бы позвал врача, у него температура! — Может, вы и правы, солнечный удар порой проявляется в самых неожиданных формах! — Никакого врача не надо, он мертвецки пьян, пусть выкупается, в такую жару только на пользу... — Господа, ну смешно же, это же самореклама, типичная самореклама, проповедник Трири решил поддержать свою падающую популярность небольшим скандалом... — Может, вы и правы, щепотка экстравагантности, так сказать... — Разумеется, щепотка экстравагантности все равно что щепотка соли в пресное блюдо! Но все же... — А вдруг? — Вы думаете?! Может, вы и правы... — Ради бога, смешно же... — Господи, а вдруг? — Ну, знаете! — Да, конечно, было бы забавно, но все же... — Может, вы и правы... — Нет, нет, господа, а вдруг он действительно как Христос пойдет по водам? — Ну, вы уж... — Нет, нет, нет, а вдруг? — Что затвердил, ей-богу! — Нет, нет, нет, нет, господа, а... как же тогда мы, как же мир, человеческий опыт, мироздание? — Вот идет он по морю, шагает себе спокойно, а все, все вокруг летит к дьяволу, в тартарары! Вы это себе представляете? — Ради бога, успокойтесь, он пока еще на твердой, очень прочной палубе, и мы сейчас все увидим, а кроме того, большинство явлений легко объяснимы современной наукой, и любой физик... — Оставьте, с человеком бог знает что делается, а мы стоим, смотрим, и никому не придет в голову оказать помощь... Его уже уговаривали... — Может, вы и правы, но все же...
Потом ослепленный Дик прозрел и увидел южное небо, затянутое белесой, туманной дымкой. Дремотный, ленивый, весь в испарениях океан. Палубу, блиставшую надраенными деревянными рейками. Ослепительно черного доктора Трири с меловым лицом и сатанинскими глазами. Людей, образовавших вокруг проповедника подвижное полукольцо. Дверь, ведущую в бар Мимуазы.
Цель была отделена от преследователя десятком шагов, но Дик не мог двинуться с места. Завороженно и почти любовно он следил за доктором.
«Господи, а вдруг это правда? Вдруг ему дано, и он пойдет? Вдруг это случится здесь, сейчас, на глазах у всех? Он пойдет, и все станет на свои места. Все будет, как написано в святых умных книгах. Справедливость. Любовь к ближнему. И не надо бояться смерти, потому что есть тот свет. Есть правда, есть вера, есть то, о чем когда-то в незапамятные времена говорила моя старая больная мать. Почему-то она вспоминается только старой и больной. И воздастся ее обидчикам, и воздастся обиженным. Господи...»
Доктор Трири наклонился к воде и, резко обернувшись, равнодушно произнес:
— Я сказал, что пройду по водам, но ведь я не умею летать.
И он схватил вдруг канат и перешагнул через фальшборт. Заскрипел блок, и канат начал разматываться с сумасшедшей скоростью. Сердобольные зрители бросились к стопору, а Дик кинулся к борту.
Он увидел доктора, который, вцепившись в канат длинными бледными, точно вареная спаржа, пальцами, раскачивался над океаном.
Затем он сорвался и упал. Вода в месте падения стала желтоватой и мутной, вокруг белого пузыря побежали расширяющиеся круги.
— И аах!.. — пронеслось над водной гладью.
Чудо не состоялось. Гипноз рассеялся. Все забегали, загомонили. Толкались бестолково и суматошно. В воду полетел спасательный круг, пояс, еще пояс, еще и еще. Раздался свисток.
— Человек за бортом!
Что-то кричали на капитанском мостике. Тренькал судовой телеграф. Останавливались машины. Спускали на скрипящих талях шлюпку, в которой сидели матросы и добровольцы-спасатели.
Дик плюнул в воду и отошел от борта. Он не видел, как вылавливали возомнившего о себе доктора. Не видел он и того, как сквернословящего и размахивающего кулаками проповедника унесли на носилках в больничный отсек, где его переодели и привязали к койке. Операция эта проводилась под руководством и при участии его ученика и последователя мистера Оссолопа.
ebooksa