— Да вот он! — услышал Пихт голос за спиной.
— Вот фриц проклятый, притаился, — проговорил другой.
— Тише, Семичев! Еще стрелять будет.
— Я вот ему стрельну!
Из глаз Пихта сами собой потекли слезы. Он уткнулся в колючий сугроб и замер.
Над головой захрустел снег.
— Может, убился? — почему-то шепотом спросил солдат.
— Давай перевернем. Кажется, дышит еще.
— А парашют добрый. Нашим бы бабам на платье...
— Да он пойдет и на военную надобность. Берем?
— Давай! — Солдаты взялись за плечи Пихта.
— Я сам, — проговорил Пихт.
— Живой! Что-то лопочет по-своему! — обрадованно воскликнул солдат.
Пихт поднялся на колени и освободился от ремней парашюта.
— Не балуй! — отскочив и вскидывая винтовку, неожиданно закричал солдат в рыжей старой шинели и подшитых валенках — видимо, Семичев. — Хенде хох!
Другой, помоложе, маленький и узкоплечий, вытащил из кобуры парабеллум, поглядел на Пихта и удивленно свистнул:
— Плачет...
— От мороза надуло, — сердито сказал солдат с винтовкой, Семичев, — он ведь немец, к зиме непривычный.
Тот, кто обезоружил Пихта, был так мал, что винтовка, перекинутая через плечо, ударяла его прикладом под колено. Лицо у солдатика почернело от холода, на бороде заиндевел белесый пушок. Он еще раз взглянул на Пихта.
— Первый раз вижу фрица так близко.