Вид у него был страшный: синюшное лицо с седой щетиной, провалившиеся глаза. От слабости на лбу выступил пот.
— Я прокурор города, Измайлов Захар Петрович, — произнес я негромко, но четко.
— Прокурор! — Больной вцепился руками в кровать, стараясь приподняться. — Белугина, да? Померла?!
— Жива, жива Белугина, успокойтесь, — сказал главврач. — Надеемся, что обойдется… Вы как себя чувствуете?
Михальчик вяло махнул рукой:
— Я-то что, я мужик, слажу…
— Валерий Афанасьевич, — вступил я в разговор, — у меня к вам есть несколько вопросов.
— Спрашивайте, товарищ прокурор. — Он повернул на мой голос голову, но по выражению его глаз я понял: он ничего не видит.
— Что вы вчера пили с Белугиной?
— Водку… Другого не употребляю. — Он помолчал и добавил: — “Пшеничную”.
— И много выпили?
— На двоих даже пол-литра не допили…
— Где купили?
Михальчик подтянулся на руках и устроился полусидя.
— Да и пить, собственно, не собирался, — почему-то стал оправдываться он. — Уже восемь дней отдыхаю в пансионате, даже не тянуло… Купался, в кино ходил… А вчера решил посмотреть танцы. Сам я не очень большой любитель… Стою, глазею, как другие раскачиваются из стороны в сторону. — Михальчик осклабился: — Ну и танцы теперь пошли…
Он сделал странное движение корпусом, но, ойкнув, откинулся на подушку.
— Спокойней, спокойней, — уговаривал его главврач. — Где болит?
Михальчик показал на живот. Я вопросительно посмотрел на доктора. Тот, кивнув, сказал, вероятно, для меня:
— Ничего, это пройдет… Страшное уже позади…
— Дай-то бог, — жалко улыбнулся пострадавший. — Помирать еще рановато…