Невысокая, по глаза закутанная в черный платок женщина остановилась у прилавка.
— Да никак дедушка Антон? Жив еще, — тихо сказала она.
Дед оглядел ее внимательно, но признать не смог.
— Жив, жив. А ты-то кто? Знакомый голос-то, а не признаю никак.
— Что меняешь? — все так же тихо спросила она. — Еды бы какой!
Он все приглядывался к ней.
— Каб не платок, узнал бы, может. Еды, говоришь, — он решился. — Линьки у меня. Сегодняшние.
Она даже переступила с ноги на ногу. Недоверчиво покачав головой, переспросила:
Линьки?
Он улыбнулся:
— Ну.
— Живые, скажешь?
— Другими не торгуем. Тухлых сам не люблю и другим не сую! — похвастался он и снова спросил: — Чья же ты? Укуталась, да и говоришь, ровно тебя подслухивают!
— Живые лини! Как в праздник! Да не смотри, дедушка Антон, не узнаешь. Анка я — стрелочникова жена.
Он даже ахнул про себя. Жена стрелочника Ивана, расстрелянного, как он слыхал, немцами.
— Анка! Да как ты изменилась!
Она быстро сказала:
— Прячусь я с детьми по людям. Найдут — беда будет. А деться некуда. Так вот каждый день и ждем смерти… Что ты за линьков-то просишь?
— Табачку хотел, — проговорил было дед и вдруг подтолкнул корзину к ее ногам. — Бери! Всех бери, слышишь! Не подохну я без табаку!
— Постой, дедушка Антон, — остановила она его. — Твоё счастье. Есть у меня махорка. От Ивана осталась. Сейчас я тебе принесу да заодно и мешок под рыбу возьму.