Это было в горах,

Когда солнце скатилось за хребет и длинные черные тени пересекли всю долину, Димка промыл двести пятый шлих. И встреча с медведем показалась далекой-далекой. Старательно завернув драгоценные зерна в несколько бумажек, Димка долго стоял на месте, представив себе, как обрадуется Лидия Петровна. Это не шутка: пятнадцать зерен в одном шлихе. Пятнадцать под обычной лупой! А если проверить под бинокулярной! И какие зёрна! Не меньше половины миллиметра в диаметре! Таких они ещё не вымывали.

— Это тебе, Димка, не три зёрнышка!

Вечерние тени становились все гуще и гуще. С гор потянуло холодом, тайга расплылась в непроглядной темени...

Разведчик нащупал в кармане драгоценный шлих и кинулся собирать сушняк для костра.

НОЧЬ НА ДЕРЕВЕ

У Бориса дело подвигалось хуже. То ли его маршрут был не так удачен, то ли работал он небрежно, но драгоценные зёрнышки киновари ему почти не попадались.

И вообще в последние дни Борис чувствовал себя неважно. Издали работа геолога казалась ему не только интересной, но и легкой. Ходи себе по живописным хребтам и долинам, дыши здоровым горным воздухом, отбивай молоточком куски породы и делай блестящие открытия... А тут, оказывается, нужно еще рыть закопушки и канавы, промывать шлихи... Сначала и это казалось занятным, но скоро надоело.

Особенно тяжело было мыть шлихи в ледяной весенней воде. Хорошо еще, что Леонтьич, по совету Лидии Петровны, выстрогал ребятам легкие деревянные скребки. С ними руки зябли куда меньше.

Да и ходить по горам оказалось далеко не таким приятным занятием, как думалось в городе,— то вдруг хлынет дождь, то начнёт сыпать снежная крупа. К вечеру озябнешь, устанешь, а отдохнуть за короткую ночь как следует не успеешь. Даже согреться толком нельзя— спальный мешок не спасал от ночных за мороз ко в.

Но самое неприятное— это вставать рано утром и надевать непросохший лыжный костюм и раскисшие от сырости сапоги

Борис даже стал завидовать Димке. Тот как будто и слабее, и моложе почти на год, а сумел приспособиться к поисковой жизни. Хотя бы раз на что-нибудь пожаловался!

— Упорный черт,— ворчал Борис.

Хорошо себя чувствовал он только у костра. В котелке весело плещется и булькает вода, по всему телу растекается ласковое тепло. Леонтьич готовит завтрак и разговаривает с Борисом, как с маленьким:

— Спал мало-мало? Теперь кушать надо,—и сует ему миску.

От горячего супа и добродушной болтовни старого проводника Борису становится совсем тепло...

Но стоило мальчику поработать час-другой, и в голову снова начинали лезть неприятные мысли.

— Нет, на заводе было все-таки легче,— вздыхал он, вспоминая слова матери: «Если будет трудно, возвращайся». Она словно чувствовала, что её любимцу действительно будет трудновато. Борис так и написал ей. Но как отсюда уехать? Совсем нет денег на дорогу. Да и стыдно... Димка же терпит. И Светлана терпит. А разве легко Лидии Петровне? Борис не раз видел, как, возвратившись с поисков, она не в силах была выйти из палатки и поужинать. Однако и она терпит. Никто не охает, не вздыхает. Светлана даже песни поет, а иной раз и попляшет у костра. Леонтьич тоже ни на что не жалуется. Впрочем, о нем что скажешь! Всю жизнь человек провел в тайге. Зато он один только и жалел Бориса.

— Шибко устал, парень? Вижу, друг... все вижу. Садись. Кушай. Ты еще маленький, и сила твоя маленькая.

Молодому поисковику становилось до слез жалко самого себя. Но он старался казаться бодрым.

— Иначе нельзя, Леонтьич. Мы работаем по заданию правительства. Руду ищем на ртуть. Знаешь такую? Жидкий такой металл. Им еще термометры наполняют. Слыхал?