Ганс и Самарин проводили своих девушек до машины. Когда они уехали, Ганс хлопнул Самарина по спине и рассмеялся:
— А ты, несмотря на болезнь сердца, большой специалист. Два раза уединялся со своей булочкой.
— Извини, она тебе какая-то родня, но она непроходимая дура! — сказал со злостью Самарин.
— А на что ум, когда есть все остальное?
— До остального я не добрался, всякий раз она в первую же минуту убивала меня своей глупостью.
Ганс хохотал во весь голос.
Когда они вернулись в дом, Вальрозе-отец, как и в первый день, позвал их в свою охотничью комнату. Служанка принесла туда коньяк и кофе.
— Расстегнем мундиры и галстуки, — предложил Вальрозе-отец.
Самарин еще за столом заметил, что хозяин порядком опьянел. Его расширенные глаза неестественно блестели.
— Прежде всего мы выпьем за здоровье нашего фюрера и за нашу победу, — какой-то равнодушной скороговоркой предложил он и, наливая коньяк в рюмки, добавил: — Это будет нам как стальной фундамент под все остальное.
Выпили, как положено, стоя.
Ганс что-то стал грустным, опустив голову, думал о чем-то своем, и отец все время посматривал на него.
— Ты сейчас очень похож на своего брата! — почему-то раздраженно сказал он сыну. — Чем ты огорчен? Невестой? Войной? Чем?
— Мне грустно уезжать из дома, — не поднимая глаз, тихо ответил Ганс.
— Мне от этого тоже невесело, — сказал отец. — Но надо верить во все лучшее.
— Папа, мы с Вальтером видели на улице безногого солдата с Железным крестом. Он на костылях. Это так страшно. Зачем их пускают в Берлин?
Вальрозе внимательно посмотрел на сына и сказал:
— А я бы тому безногому позавидовал. Он уже наверняка живым вышел из войны и будет жить.
— Ты помнишь моего друга Альфреда Веттера? Тебе еще понравилось, как он пел у нас на прощальном вечере,
— А-а, рыжий, как лиса? — вспомнил отец,