— Ночевал в пустой избе, ножницы нашел... — улыбнулся Самарин. — А то вырастет как у Льва Толстого.
— Лев Толстой!.. — рассмеялся молодой.
— А чего это ты говоришь не очень по-русски? — спросил него Самарин.
— Мобилизован из Латвии. В Красной Армии теперь как ноевом ковчеге!.. — все так же весело ответил молодой.
Теперь пожилой, слушая разговор, рассматривал Самарина как-то излишне пристально. Потом встал, взобрался на край воронки, посмотрел во все стороны и снова спустился на дно.
— Пойдем днем или будем ждать темноты?
— Лесом можно и днем, — ответил Самарин.
— А ты что же, безоружный? — спросил молодой.
— Какое у строителей оружие! Топор да лопата.
— А если напоремся?
— Ухожу без боя — такая моя тактика.
— Война без стрельбы... — покачал головой парень.
— Ничего... Вон сколько прошел.
— Откуда идешь?
— От самых Барановичей.
— Ого... — уважительно произнес пожилой. — А мы из клещей под Минском выскочили. Пятеро нас было. Один ночью отбился, пропал. Двое погибло. Мы-то стреляем, если что... — Он резко поднял голову, прислушался к грому, который на этот раз был посильнее.
Прислушался и молодой. Они переглянулись.
И снова в душе Самарина шевельнулась неосознанная тревога. Он пытался в ней разобраться, но никаких конкретных поводов для нее найти не мог. Решил, что она от его профессиональной, что ли, настороженности, которой его учили в спецшколе НКВД. В конце концов, во всех их вопросах был совершенно естественный интерес и своя, такая же, как и у него, настороженность — ведь им быть теперь вместе. Самарин подумал: в конце концов, они солдаты, и быть с ними — не то что с Карандовым. «Мы-то стреляем», — укорил его пожилой.
...Шли по лесу разрозненно, но так, чтобы все время видеть друг друга. Это предложил пожилой, сказал: любой из нас может нарваться на немца, тогда другие должны ему помочь.
Фронт был слышен почти непрерывно. Иногда у Самарина бывало такое ощущение, что стоит выйти из лесу — и они увидят поле сражения...