Устроились шагах в ста от того места. Дрозд оставил их в покое. Здесь вообще было лучше — посреди густого орешника стояла старая ель с низкой разлапистой кроной, под которой в случае чего можно было хорошо спрятаться.
— Дрозд, сорока и синица — отличные наводчики. — сказал пожилой. — Однако следует поспать. — И обратился к молодому: — Подежурь... — Он лег ничком, положив голову на сцепленные руки, и затих.
— Засыпает как по свистку, — кивнул на него молодой.
Самарин привалился на бок и зажмурил глаза. И вдруг подумал: «Скоро сутки, как мы вместе, и ни разу не заговорили о войне. Даже о дроздах и синицах поговорили, а о том, что было и главной бедой, — ни слова...»
Чуть размежив ресницы, он смотрел на молодого, который выкладывал из рюкзака плитки шоколада без обертки и пересчитывал их. Снова уложив шоколад в мешок, он встал и прислушался к грому фронта, снова ставшему далеким.
— Вроде тише гремит? — спросил Самарин.
Молодой резко обернулся и сел:
— Разве поймешь!.. Может, ветром относит.
— Вдруг наши начали наступление...
— Не может быть, — с непонятной уверенностью сказал молодой и, усмехнувшись, добавил: — Телега-то без колес.
— Как это — без колес? — Самарин даже приподнялся: — Наша страна огромная, вся поднимется — силища...
— Сидеть в кустах и рассуждать о нашей силище! Смешнее не придумать... — отвернулся молодой.
Самарин вспомнил: очень похожее он слышал и от Карандова, даже интонация, с какой это сказано, тоже карандовская.
— Не пришлось бы нам фронт переходить в Москве, — сказал молодой, не поворачиваясь к Самарину.
Пожилой чуть приподнял голову и сказал злобно:
— Дурак, дурацкие и речи.
Самарин заметил, как у молодого лицо съежилось и он со страхом посмотрел на пожилого.
— Я же так просто... всякие фантазии, — пробормотал он.
— За такие фантазии к стенке можно, — сонно проворчал пожилой.
— Нельзя жить без веры, — нравоучительно сказал Самарин.