Встреча с границей ,

22
18
20
22
24
26
28
30

Молчание не могло продолжаться бесконечно. Первым заговорил «гость». Он сказал, что хозяйка поступит глупо, если вздумает кричать. Человек он решительный и ни перед чем не остановится. Слово его твердо. Он даже потряс перед ее носом пистолетом: жизнь у нее, конечно, на волоске, это ясно как божий день, но ничего не случится, если хозяйка проявит благоразумие. Она не должна уходить из сарая, пока не уйдет он...

— Да как же это я... Да меня же там ждут дети... Я не предупредила их, — взмолилась женщина.

— Дети? Ты отнесешь им только одну вязанку и тут же вернешься, — сказал он. — Да смотри мне, не вздумай... Я буду следить за каждым твоим шагом.

Женщина возвратилась даже быстрее, чем ожидал незнакомец. Они расселись в разных углах и угрюмо молчали. Он представлял, как вскоре на землю опустятся сумерки; тогда можно будет тихонько пересечь двор, перелезть через невысокую изгородь и — поминай как звали... Она мысленно следила за сынишкой. Вот он осторожно выбрался через окно, прополз на четвереньках до калитки, словно воришка. Дальше он побежал изо всех сил — она сказала, что дорога каждая секунда... Пусть так и передаст пограничникам.

О, как долго их нет, как долго! Если б догадались, выехали навстречу! Но откуда им знать, что нарушитель, которого они ищут, здесь, в сарае?

Пограничники пришли тихо, незаметно. Подкрались к сараю, вихрем ворвались в дверь. И это спасло ее...

Горы все выше. Ощетинились елью и сосной крутые склоны, тесные ущелья разлили по глубокому дну своему живое серебро. Ослепительно яркий, искрящийся на солнце снег уже припорошил хребты. Еще несколько дней — и он ляжет повсюду мягким пушистым покрывалом. А когда завьюжит и запуржит — гляди в оба: о такой погоде только и мечтает враг.

В Тюрингии на одном из крупных заводов работал инженер К. Он приехал сюда с семьей сразу после войны. Горячо взялся за дело, быстро проявил себя. И поскольку здесь никто его не знал, а он сам не давал ни малейшего повода заинтересоваться его прошлым, — вошел в доверие, стал нужным человеком.

Но однажды февральским вечером инженер К. неожиданно исчез. Хватились — семьи его тоже в городке нет. Больше того — важные чертежи на заводе пропали.

Начали искать, выяснять. Кто же он в самом деле? Оказалось — бывший эсэсовец.

Куда мог податься матерый волк со своим выводком? Ясно, на запад, куда же еще. И если его прохлопают на границе, завод и государство понесут большой урон: в чертежах производственные секреты.

Февраль был с частыми, изрядно надоевшими метелями, с долгими морозными ночами. Два штабс-ефрейтора — сын литейщика, кандидат партии Дитмар А. и бывший слесарь-инструментальщик Антон К. после полуночи отправились на границу. Командир роты назначил им участок: роща из молоденьких елочек в ста пятидесяти метрах от пограничной черты. Они хорошо знали то место, и в другую ночь поставленная командиром задача не показалась бы сложной. Однако сейчас шел густой мокрый снег, с вечера на землю лег плотный туман — попробуй, разгляди что-нибудь!

Инженер К. поднялся в горы по заячьей тропе и перед решающим броском велел всем надеть белые халаты. На случай встречи с пограничным нарядом зарядил пистолет и переложил в верхний карман флакон с концентрированной азотной кислотой. Представится удобный случай — можно и не поднимать шума, не стрелять. Кислота ослепляет мгновенно.

В нем и теперь, много лет спустя после войны, жил эсесовец. Такие, как он, знали, как проще и сподручнее всего разделаться с человеком. Инженер К. изощрялся в этом искусстве в лагерях смерти.

Не забыт и не будет забыт народами Бухенвальд. Само название этого лагеря в переводе звучит безобидно, даже поэтично — Буковый лес. Инженер К. бывал там и после войны, на экскурсиях, и делал вид, что все его существо содрогается от ужасов, которые выпали на долю сотен тысяч людей. Он шагал по аллеям Букового леса и знал, что земля его удобрена человеческими костями. Он сидел в кинозале музея и смотрел документальный фильм: бульдозер разравнивает холмы из человеческих трупов. Он видел абажуры, сделанные им самим из человеческой кожи. Осматривая печи крематория, он завидовал изобретательности его устроителей. Как ловко разделывались здесь с узниками лагеря! Обреченных на смерть вели якобы на медицинский осмотр. Им объявляли: господин комендант заботится о здоровье каждого. Поэтому всем надо раздеться и по одному заходить в кабинет врача.

Действительно, эта небольшая, почти квадратная комната вполне может сойти за кабинет врача. Выкрашенная белой олифой мебель. На чистых, безукоризненной белизны стенах — медицинские плакаты. Рядом, через порог — стойка с аккуратно нанесенными делениями. Осмотрев пациента, врач предлагал ему подойти к этой стойке и выполнить несложную процедуру — измерить рост. Человек доверчиво переступал порог, поворачивался спиной к стойке и в ту же секунду ему стреляли в затылок.

«Каждому — свое» — красивой чугунной вязью отлито фашистами где-то на заводе. Это «философское» изречение укреплено над входом в Бухенвальдский лагерь. Его не снимают и сейчас: пусть люди читают, пусть до конца поймут, что такое фашизм...

Германская Демократическая Республика сурово наказала преступников. От возмездия ушли лишь те, кому пока удается скрывать свое настоящее лицо. И все же, сколько веревочка ни вьется — концу все равно быть. Чувствовал это и инженер К. По ночам, вероятно, не спал — чудились чужие шаги под окном. Придут рано или поздно, но здесь — придут. А вот там не тронут, там все такие живут. Значит, надо перебираться туда, перебираться пока не поздно. Лишь бы только там не усомнились, поверили — лет-то прошло порядочно. Что бы такое придумать? Чем оправдаться перед ними? Какой-либо документик прихватить? Ах да, чертежи!

Он спрятал их за пазуху, надежно. Пробирался через лес, глубоко увязая в снегу, и представлял, как дорого ему заплатят за них: марками или долларами — все равно. Он даст там дочери образование и выгодно выдаст ее замуж. Белым привидением кажется она сейчас в этом зимнем, заснеженном лесу, бредущая между нахохлившимися молоденькими елочками. Устало пыхтит в своем длинном саване ее мамаша. Каково на горной тропе ей, уже немолодой и располневшей женщине? Дотянет ли? Оставалось совсем немного...

— Стой!