— Что они по заставе-то палят!.. — Грабчак зло выругался, и тотчас же его сознание обожгла невероятная мысль: «Война!» Да, это война, сомнений не было. Надо поднимать заставу. Только Андрей хотел кинуться назад, как увидел, что с румынской стороны на крыльцо направлен пулемет. Почему же он не стреляет? Почему? Ясно, почему! Ждет, когда на крыльцо выскочат красноармейцы, чтоб побольше уложить.
Андрей слышит грохот в казарме. Кто-то поднял заставу «в ружье!»
— На крыльцо не выходить, прыгать через окна! — не поворачивая головы, кричит Андрей. Поняли! Он слышит, как красноармейцы разбирают оружие и выпрыгивают в распахнутые настежь окна.
Грабчак косит глазом на Шелудько. Тот стоит не двигаясь: «Сообразительный!»
— Старшина, по счету «три» прыжком в окоп! — шепчет Андрей, показывая взглядом на ход сообщения, вырытый перед самым крыльцом несколько дней назад.
— Раз, два, три! — и их сдувает словно ветром. В то же мгновение раздается глухая пулеметная очередь. Пули свистят над самой головой и впиваются в здание заставы. Снова тихо. Фашистский пулеметчик ждет: не покажутся ли на крыльце советские солдаты. Черта лысого дождешься, нашел дураков! Но что это: поднятая шумом, протирая кулачком заспанные глазенки, спотыкаясь, на крыльце появляется трехлетняя дочь Андрея Майя.
— Куда она там смотрит! — выругал жену Андрей. Его сердце замерло от ужаса. Вот-вот раздастся пулеметная очередь, и все будет кончено. Но пулеметчик молчит. Снова та же дьявольская хитрость. Ждать нельзя, надо спешить на выручку дочери. Андрей прыгает, но его на какое-то мгновение опережает красноармеец Баранов. Очертя голову он бросается к девочке и, схватив в охапку, уносит за дом. Пулеметчик обдает их дождем пуль, но ни одна не задевает ни Майю, ни Баранова, ни Андрея.
Как и положено по боевому расчету на случай вооруженного нападения на заставу, Баранов немедля подседлал двух коней, посадил на одного из них Таню с Аллой и на другого сел сам с Майей и отвез их в Черновцы, в штаб отряда. К полудню он был уже на заставе.
Фашистский пулеметчик, чувствуя, что никто больше не клюнет на его удочку, стрелял по двору заставы. Методично бухала пушка, вскоре к ней присоединился миномет. Снаряды и мины ложились то впереди, то сзади: немцы никак не могли пристреляться. Но все же несколько мин попали на заставский двор, разрушили конюшню, выбили стекла в окнах заставы. Солдаты, однако, не пострадали. Все они к этому времени уже заняли свои места в блокгаузах, оборудованных в кирпичной бане и в складе.
Андрей обходил блокгауз, всматривался в лица пограничников, проверял их готовность к бою. И хотя тут стоял полумрак, он с радостью отметил: растерянность, вызванная внезапностью нападения врага, прошла. Красноармейцы были сосредоточенны, собранные, готовые ко всему.
— Фашисты! — Андрей узнал голос пулеметчика Агапова. Он уже и сам видел, как по дороге, серпантином ползущей к заставе, цепью наступало до роты солдат.
Услышав, как нетерпеливо задвигали бойцы затворами, Андрей распорядился:
— Без команды не стрелять. Подпустим ближе, — и уже себе: — Привыкли, сволочи, как на параде переходить чужие границы.
Страшно медленно идет время. Напряжение достигает предела. Андрей чувствует биение сердца и, как бы со стороны, замечает, что рука, держащая бинокль, дрожит. «Спокойнее, друг, спокойнее!» — говорит он себе, стараясь подавить волнение.
А фашисты идут. Они уже прошли бук, который прошлым летом обожгла грозовая молния. Значит, осталось двести метров. Рано, пусть пройдут еще поворот, выйдут на прямую, тогда и ударим. Вернее будет.
Вот и намеченный рубеж. Андрей ясно различает лица наступающих. Фашисты идут громко переговариваясь.
— По наступающим фашистам — огонь! — голос Андрея звучит незнакомо резко, низко. Он уже успел себя взять в руки. Сразу в блокгаузе запахло гарью, стало тесно от выстрелов. Торопливо, захлебываясь, ударил «максим», его поддержали два РПД, сухие нестройные винтовочные выстрелы. Фашисты залегли, потом стали откатываться назад. Напрасно немецкий офицер пытался остановить солдат. Через минуту и сам он, как-то театрально взмахнув руками, рухнул на землю.
— Что, гад, получил! — радостно прокричал Шелудько.
И этот возглас, в котором слились и гнев, и ненависть, и злая насмешка над врагом, и радость, что враг бежит, послужил как бы сигналом. Пограничники, несколько минут назад молчаливые, сосредоточенные, теперь сбросили со своих плеч тяжесть, дали волю злословию. То там, то тут слышалось:
— Кусается!
ebooksa