Хранители завета

— Теперь мы охраняем только воспоминания и тени прошлого.

БЕАТРИС

1

Двое слуг в ливреях стучатся в дверь. В это время огромные напольные часы, стоящие в коридоре, бьют восемь раз. Медленно переступая, я в сопровождении двух «пингвинов» следую по коврам коридоров в лабиринтах дворца Мьерколес. Каждое движение моих костылей — это шаг в глубь истории.

В столовой меня ожидают Эстебан Родригес и члены семьи, сидящие под люстрой, свет которой на некотором расстоянии вполне можно принять за северное сияние. София, супруга Эстебана, пожимает мне руку с улыбкой, которая, однако, не затронула ее глаз. Черноволосая красавица со взглядом, который невольно наводит на мысли о жрицах инков, когда они готовятся вырвать сердце из груди жертвы. Талантливые хирурги заключили ее лицо и тело в клетку прошлого, из которой ей уже никогда не выбраться. Сын Хавьер — загорелый плейбой с веселыми глазами и улыбкой, демонстрирующей белые зубы. Значительную часть года он живет в Бель-Эр и Сан-Тропе и все время выглядит так, будто только что вернулся с развеселого праздника с большим количеством бесплатного кокаина и девушек. Грасиэла унаследовала от матери неприступность и золотую красоту. Ей столько лет, сколько мне, но, как и ее мать, она выглядит намного моложе. Рукопожатие слабое, она тут же отдергивает руку, как будто ей противно дотрагиваться до меня.

Затем я здороваюсь с сестрой Эстебана.

Беатрис под шестьдесят, но во взгляде ощущается горячий блеск — характерная черта сильных красивых взрослых женщин, в которых прячется шаловливая юная дева. Каштановые волосы вьются и спускаются далеко вниз по спине. В носу сверкает крохотный пирсинг. Бриллиант. Фигура и формы свидетельствуют о том, что она проводит долгие мучительные часы в тренажерном зале. Она жмет мне руку очень крепко, не глядя в глаза.

— Значит, это вы нашли ларец Святых Тайн?

Рука ее теплая, даже горячая, и в этом пожатии я ощущаю всю страстность ее натуры.

— Строго говоря, я только охранял ларец.

Когда наши взгляды встречаются, я понимаю, что она прочла мои мысли. Я краснею, и мы все усаживаемся вокруг стола, такого длинного, что сюда можно было пригласить целый парламент.

Пока официанты, группа за группой, разносят экзотические hors d"oeuvres,[91] Эстебан рассказывает об истории дворца Мьерколес и череде достославных представителей рода Родригесов: о государственных деятелях и бездельниках, о рыцарях и карманных ворах, о благородных девах и нимфоманках, о святых и изгоях. Периодически он говорит колкости Беатрис. Она на его бестактности реагирует с большим достоинством, бросая ледяной взгляд. София не говорит ни слова. Она погружена в свой собственный мир. Хавьер с громким смехом рассказывает о вечеринке в «Кар Феррате», где Мик Джаггер[92] плеснул шампанским в лицо некоему финансисту, который слишком явно покушался на жену хозяина. Хавьер говорит по-английски с испанским акцентом, от которого волосы встают дыбом. Смех носится по залу каскадами. София и Грасиэла тыкают вилочкой в блюда. Эстебан спрашивает у Беатрис, насколько она продвинулась с диссертацией. Она отвечает уклончиво и ищет поддержки у Софии, которая смотрит в сторону и механически жует. Из-за веселого хихиканья Хавьера я не улавливаю смысл в его рассказе о Джордже Митчелле,[93] который пришел в обувной магазин на Пятой авеню.

Более двух часов мы сидим за столом и беседуем. Я чувствую себя чужим. Все остальные едят фирменные карибские блюда вроде pelau — цыпленка в соусе карри — и channa — рыбы с баклажанами. Мне подают сырые, жареные, вареные, приготовленные на гриле и маринованные овощи, о которых я никогда не слышал и которых не пробовал прежде. Пьем эксклюзивные вина из собственных погребов дворца. Я все время исподтишка посматриваю на Беатрис. Не знаю, замечает ли она это. Но мне кажется, что замечает. Она необыкновенно хороша. Если она читает мои мысли, то хорошо скрывает это. Может быть, она играет со мной. К счастью, у меня в мозгу есть такие регионы, куда я могу запрятать свои фантазии, чтобы они не стали общественным достоянием.

2

После обеда мужчины пьют коньяк и курят сигары, а женщины, стоя в соседней комнате, маленькими глоточками пьют портвейн. Потом мы собираемся в зале, который они называют фойе. В 22:00 Эстебан и София благодарят всех. После ухода родителей даже Грасиэла оттаивает. И я впервые слышу ее смех. Но через пятнадцать — двадцать минут Хавьер и Грасиэла тоже желают нам спокойной ночи и уходят.

Тишина. Только мы с Беатрис стоим у стеклянных дверей и смотрим на парк. Щекочет сознание того, что я с ней наедине, что, чисто теоретически, я могу подойти к ней, притянуть к себе, крепко обнять и почувствовать прикосновение ее тела.

— Может, пойдем глотнем свежего воздуха? — предлагает она, переходя на «ты» и бросая на меня взгляд, значение которого я не могу расшифровать. Видимо, она опять прочла мои мысли. Мне становится стыдно. Засмеявшись, она берет меня под руку и выводит на террасу. Мне хочется ее поцеловать, но странные поступки совсем не для меня. Мы усаживаемся в глубокие мягкие кресла. Между деревьями мерцают огни Санто-Доминго, напоминая далекую галактику. Слабо звучат звуки большого города. В парке любовные крики птиц, лягушек, сверчков и мелких зверьков.

— Ты мне поверишь, если я скажу, что когда-то была хиппи?

Я пытаюсь поднять бровь, но с мимикой у меня проблемы, поэтому это движение больше похоже на попытку отогнать муху.

— Я три года, начиная с 1966-го, жила в Сан-Франциско. В Хейт-Эшбери. Summer of love. LSD. Flower power.[94]

Голос окрашен солнцем и теплом, которые идут из глубины, куда для чужаков доступ закрыт.

— Возможно, это было моим протестом против всего, — она делает широкий жест, — вот этого?