Она явно не в себе. Пытается непринужденно улыбнуться, но видно, что ее что-то гложет. Она решается отбросить сдержанность, когда я доедаю последнюю спаржу. Сначала смотрит на остатки перепелиной грудки. Потом поднимает взгляд на меня:
— Ты собираешься отдать ему манускрипт?
Я медленно дожевываю. Спаржа принадлежит к числу моих самых любимых овощей. Ее ни в коем случае нельзя переварить при приготовлении, она должна оставаться слегка хрустящей.
— Кому? Я никому ничего не обещал.
— Эстебану. Он говорит, что ты приехал для того, чтобы продать ему этот манускрипт.
— Он все не так понял. Это он сказал, что ему нужен манускрипт. А я сказал, что подумаю. Точка. Это вообще не моя собственность. Почему я должен продавать то, что мне не принадлежит?
— Он готов размахивать у тебя перед глазами миллионами долларов.
— Меня не интересуют деньги.
— Он тебя обманет. Держи манускрипт как можно дальше от Эстебана.
Беатрис вытирает кончики губ салфеткой с фамильной монограммой.
— Если честно, Беатрис, я абсолютно не понимаю, что ты хочешь мне сказать.
Она смотрит в окно. Свет прожекторов высвечивает в синеватой темноте парка мерцающие деревья. Лампа на террасе привлекла множество насекомых и не отпускает их от себя.
— Все просто. Не доверяй Эстебану. Никогда.
— Он твой брат.
Она фыркает. В глазах появляется блеск ярости.
— Ты можешь вообразить себе жизнь в семье, которая состоит из предателей и лжецов?
Вообще-то, могу. Мама перед смертью спросила меня, простил ли я ее за происходившее в те дни, когда папа упал со скалы в Телемарке. Я гладил ее по щеке и сказал:
— Ну конечно.
Но это была неправда.
Ничего из этого я не рассказываю Беатрис. Пока. И все же она протягивает руку и кладет на мою. Изящную загорелую ручку на мою белую как снег ручищу.