— Бьорн, — священник морщит лоб, — что-то не так? Кто они?
— Хелло, Бьорн, — говорит Хассан.
Я с ужасом делаю шаг в сторону алтаря.
— Бьорн! — Священник говорит строгим повелительным тоном, словно требуя объяснения тут же на месте, причем это объяснение должно быть удовлетворительным.
Один из пришедших с Хассаном тащит служительницу к скамейке. Она пытается сопротивляться.
— Ну, знаете! — возмущенно говорит она и получает удар по лицу.
Удар не очень сильный, но женщина замолкает. Из носа вытекает капля крови, собирается на верхней губе, потом падает на белую блузку, где приколота табличка с именем служительницы. Толчком ее заставляют сесть на скамейку.
Священник, ничего не понимая, с отчаянием смотрит на Хассана.
— Что им надо? — говорит он в пространство.
Один из людей Хассана закуривает.
Сигмунд Скарнес должен заявить протест — строгим голосом священника он хочет сказать, что курение в деревянной церкви в связи с повышенной пожароопасностью категорически запрещено, честно говоря, они и сами должны это понимать, — но я вижу, он осознает, что, что бы он ни сказал, этот человек ни за что не потушит сигарету.
Шаги Хассана глухо отдаются в церкви, он идет по проходу, подталкивая священника перед собой. Я слежу за каждым его шагом. В нескольких метрах от меня он останавливается:
— Где «Свитки Тингведлира»?
Голос хриплый. Но интонация не угрожающая. Он задал вопрос и ждет ответа. Он привык, что люди ему покоряются.
— У меня их нет.
— Но ты можешь сказать, где они.
— Они были в Исландии. Но у меня нет ни малейшего представления, где они сейчас.
— Вот как? Как поживает твой пальчик?
Я пытаюсь скрыть свой страх. Во рту пересохло. Один из подручных Хассана смеется. Непонятно, над его вопросом или над моей реакцией.
Хассан берет мою левую руку. Нежно, по-отцовски. Несколько недель назад я снял бандаж с мизинца. Врач сказал, что срослось хорошо.