Нулевая область

И снова тень. И снова шевелящаяся бахрома, которая с жадностью тянется к нему. К лицу, к рукам, пытаясь их опутать. А он делает ватными ногами шаги назад, хотя и понимает, что так ему не спастись. Отступая не спастись. И когда бахрома всё же коснулась его, он увидел вдруг резкую, яркую вспышку, и сдавленно закричав, проснулся.

В глаза бил солнечный свет, и Макс едва открыв их, быстро зажмурился. Глубоко вздохнув, он стал смотреть на белую, тёплую пелену. Солнечный свет, даже сквозь веки, легко развеивал все ночные страхи. Макс осторожно открыл глаза и улыбнулся.

— Надо же, — шёпотом проговорил он.

В комнате было светло. Солнце било через окно сквозь тонкие занавески и наполняло собою всё пространство. В носу приятно щекотало, и Макс жмурясь, потянулся, чувствуя внутри неясную радость. Пашка без задних ног сопел рядом, на боку, отвернувшись от окна и от солнца.

— Тырын-тын, тын-тын, — неожиданно напел Макс вполголоса и быстро приподнялся. Солнце словно придавало сил, и несмотря на проведённую в сплошном кошмаре ночь, Макс чувствовал себя довольно сносно.

Быстро натянув кроссовки, он встал. На кухне своим «извечным» чайником громыхнул дед, наверное, резко поставив его на стол.

— Извечным, — усмехнулся Макс. — Разве бывает что-то извечное?

Максу вдруг вспомнилось, что сегодня похороны, и несмотря на радостное солнце, наполнившее комнату и душу, ему стало как-то мрачновато и тягостно.

Похороны Макс не любил, как наверное, не любит их каждый нормальный человек. Чего можно любить в этом деле? Он вспомнил, как ему однажды пришлось не просто поприсутствовать, а поучаствовать в похоронах «по-настоящему».

У одного его хорошего знакомого померла бабка. Знакомый позвонил, попросив помочь, и как только Макс пришёл, он тут же «попал». Нужно было уложить бабульку в гроб.

Бабулька лежала на столе, на белой простыне. Макс несколько секунд просто заворожено смотрел на мёртвое тело, чувствуя внутри страх и какое-то отвращение, но не мог оторваться. Господи, где же человек? — думал он, разглядывая неподвижное, бледное лицо, ввалившиеся глаза, почерневшие губы. — Где же человек, когда есть только холодный, бездушный труп?

Рот старушки был приоткрыт, и Макс заметив это, невольно отшатнулся. Ему показалось, что этот чёрный, отвратительный проём ведёт прямо туда, к смерти и стоит только начать вглядываться в него, как смерть тоже обратит на тебя своё внимание. Ему стало жутко.

Поэтому взяться за край простыни, чтобы переложить тело в гроб, стало для него настоящим преодолением. Он, вместе с ещё тремя мужчинами, вцепился в самый краешек, боясь коснуться трупа, и в то же время в его голове появилась другая мысль.

— Нельзя что простынь выскользнула. Нельзя по-любому. Мёртвый требует уважения. Каждый мёртвый.

И он с такой силой сжал кулаки, что они ещё несколько часов после этого неприятно ныли от боли, и ему приходилось сжимать и разжимать их, чтобы не чувствовать эту боль, расплывающуюся от кончиков пальцев почти до плеч.

И с каким-то священным ужасом и уважением он смотрел на пожилую женщину, сестру умершей, которая так просто бралась за бабулькину голову, укладывая её поудобнее на маленькой подушке…

Выйдя на кухню, Макс увидел сидевшего за столом деда. Дед как раз делал глоток своего чая, довольно морщась. На столе стояла тарелка, наполненная горкой очередными кусочками мяса.

— И откуда он его берёт? — подумал Макс. — Кого ж он завалил до нашего приезда? Слона, что ли?

— Доброе утро, Егорыч, — проговорил он вслух. — Солнце, вот.

И губы сами по себе растянулись в улыбке.