Он легонько тронул лошадь вожжами. Будто только этого и ожидая, лошадь рывком перешла на широкую рысь, потом понеслась галопом.
— Стой, стой, сумасшедшая!! Тр-рр!
Костя привстал и с силой потянул на себя вожжи.
— Да стой ты! Что с тобой случилась?! — оглянувшись, он обомлел и привалился к передку: в наступающей темноте, далеко за санями, молча неслись стремительные серые тени.
«Волки! — холодея, сообразил Костя. — Волки!»
Он уже не дергал за вожжи. Лошадь с храпом мчалась вперед. Сани мотало от одного края дороги к другому. Уцепившись за передок и с трудам удерживаясь в санях, Лепилин бормотал что-то. Глаза его, не отрываясь, следили за приближающимися тенями. Три, четыре, шесть, семь... Вдруг волки начали отставать и почти мгновенно исчезли. Еще ничего не понимая, Костя некоторое время с ужасом продолжал всматриваться в бегущую темноту. Неожиданно лошадь остановилась. Широкие бока ее судорожно поднимались и опадали, в животе животного что-то екало. Выскочив из саней, Лепилин заметался по обочине дороги, лихорадочно собирая лежащие под снегом сучья для костра. Сложив их горкой, он бросился за охапкой сена к саням и тут все понял: мяса не было. Лепилин громко заплакал. Слезы текли по щекам, падая на ложу бесполезного теперь дробовика.
Волки больше не появлялись.
Дождавшись кое-как утра, Лепилин медленно поехал на так и не распряженной лошади обратно. Километрах в трех от ночной стоянии валялись начисто обглоданные кости. Лепилин вспомнил, что именно в этом месте сани два раза так бросило из стороны в сторону, что он едва удержался, уцепившись за оглоблю. Сложив жалкие остатки костей в сани, Лепилин поехал домой.
Узнав все обстоятельства дела, директор завода сначала приказал Костю отдать под суд.
— Из-за легкомыслия и хвастовства потерять почти сто килограммов мяса! — сказал он. — В такое время! Вдобавок он трус, забыл о ружье. Под суд!
Через два дня после этого решения директор вызвал к себе членов комитета комсомола училища.
— Так вот, — сказал он, хмуря седые, нависшие брови. — Вас он оставил без мясных обедов, что хотите, то и делайте с ним: скажете судить — будем судить. Мяса больше училищу не дам, — добавил он. — Кроме вас, другое рабочие есть. Вы свои лимиты исчерпали.
Костю не судили. На открытом комсомольском собрании, продолжавшемся три с половиной часа, где присутствовало все училище, выступил Сергей Чайкин, которого Лепилин после нечаянно подслушанного разговора считал своим злейшим врагом.
— Что ж, исключим Лепилина из комсомола? — спросил он. — Год назад я был бы за это решение, но теперь думаю иначе. Все это время он жил и работал вместе с нами. Недостатки его мы знали, но очень мало занималась ими. Я думаю, что нельзя отдавать Лепилина без боя. Судить его да выгнать легко. Сделать настоящим человеком труднее. Мы, комсомольцы, — сказал он, — пойдем по трудному пути. Эта для Лепилина тяжелый урок, а тяжелые уроки, дольше помнятся. Он оставил нас без мяса, забыл, кому и от кого вез этот дорогой подарок. Больше он никогда о таких вещах не забудет. Не сможет забыть. Я в это верю.
Тряхнув головой, Сергей сел на место и, уже сидя, добавил:
— Строгий выговор ему с предупреждением для лучшей памяти, сукину сыну!
И опять Костя плакал. Он не скрывал своих слез, и никто никогда не напоминал ему о них.
— Да, я против. Повторяю, исключать его не следует.
Член райкома комсомола Костя Лепилин поочередно посмотрел в глаза каждому из членов комитета.