Спокойствие майора разозлило Байкина еще больше.
— У нас бывает такое. Не узнаем человека как следует, а уже возносим его до самых небес, до облаков, на радугу сажаем, гимны поем, дифирамбы слагаем. Вот вам и результат подобного возвеличивания. Удивляюсь, как только таким людям доверяют особые задания.
— Товарищ лейтенант, здесь не место давать оценку поступкам Майлыбаева!
— Я кончил, — Байкин, поняв, что майор недоволен, замолчал, насупился.
Тут показался Талгат. Он заметил, что за ним наблюдают, и направился сразу к товарищам. Кузьменко, взглянув на раскрасневшееся лицо Талгата, недовольно произнес:
— Ну, философ, все еще жизнь изучаем? Какие же мы сделали открытия, позволь узнать?
Майлыбаев ответил не сразу. Подняв брови, усмехнулся, а глаза смотрели недоуменно и обиженно. Шрам на лбу побагровел. По этому шраму и понял майор Кузьменко, в каком состоянии был его молодой товарищ. Майлыбаев хмурился, когда был с чем-нибудь не согласен. Сейчас он, надо полагать, был недоволен. Было заметно, что он намерен защищать Маслову от любых нападок. Но у милиции свои законы. Каждое дело строится не на предположениях, а на фактах. А факты... Впрочем фактов пока еще нет, есть только предположения, подозрения. И только.
Майлыбаев разговорился лишь в управлении.
— Я, кажется, только сейчас понял, Петр Петрович, как трудно работать в милиции, — сказал он устало. — Раньше я увлекался всякими сложными делами. Меня и привлекала-то их сложность. Как было здорово, вступив в поединок с какой-то чуждой психологией, побеждать и всякий раз убеждаться в правоте своих убеждений, воспитанных всей жизнью. Распутывать нравилось. А теперь сам не знаю, наскучило все это, что ли? Охладел вроде бы. К примеру, бьешься дни и ночи, ищешь и находишь человека, который повинен не только в твоей бессоннице, но и в чужой беде и на которого можно было бы излить все свое справедливое негодование. Только нельзя так. Если начинаешь терять веру в людей, то следует уйти из органов. Ведь в любом случае мы боремся за человека, за доброе его имя, а то и за жизнь. Ну, а когда знакомишься с нарушителем, то, бывает, порой видишь перед собой милого и простого человека, скромного и душевного. Что прикажете делать в подобном случае? И зачастую заставляешь себя забывать про обаяние собеседника, становишься этаким Держимордой: «Где паспорт?», «Когда пропишешься?», «Почему нет свидетельства на ребенка?». А почему кричишь? Потому что власть тебе дана, да только забываешь, что не для крика и хамства она дается. А ведь люди встречают тебя приветливо, вежливы, обходительны и даже радуются, когда заходишь к ним, все угостить норовят. А власть-то нам не ими разве дана? Получается, что для нас хорошие люди где-то в стороне живут, мы ведь чаще с плохими встречаемся...
Байкин, оскорбленный до глубины души, вскипел, досадуя в то же время и на Кузьменко, который чуть заметно улыбался:
— Значит, кто чай распивает с преступниками, наслаждается их обществом, те умные, а кто, согласно указу, блюдет порядок — те дураки? Стало быть, по-твоему, мы грубияны и хамы, никому не верим и на всех орем? Вот у вас какое мнение о милиции, товарищ старший лейтенант? Запомним! А вы умный и проницательный? Нянька и воспитательница из детского садика? «Ах, милый убийца! Простите, что у нас в отделении стулья такие жесткие!» Так вас прикажете понимать?
Байкин взглянул на майора, ожидая его поддержки, но тот молчал. Талгат сдержанно сказал:
— Кожаш, вы напрасно горячитесь. Вас я не называл ни грубияном, ни дураком. Мне хочется, чтобы отношение людей к нам было уважительным, чтобы люди знали, что мы им не чужие, чтобы не из страха шли к нам. Я говорю о тех недостатках и пороках нашей работы, которые отталкивают людей от нас. Поймите, мы всегда на виду, и грубость или глупость человека, одетого в нашу форму, принесет больше вреда, чем вы думаете. Ну, а если вы не согласны со мной и вам по душе быть грубияном и глупцом, то я ничего не имею против, если это будет проявляться только в частной жизни. Впрочем, и это достаточно плохо и вредно. Но тут уж советами не поможешь, бог с вами, не стану вмешиваться.
Байкин не совсем понял Талгата, но по смеющимся главам майора понял, что над ним посмеялись. Проглотив обиду, он решил шуткой спасти положение:
— Я понимаю тебя, холостяка. Трудно, конечно, думать плохое о женщине, которая привечает тебя. Молода, красива, как в песне поется, русая коса. Вдова, ко всему. Не достойно мужчины желать плохое женщине, которая нравится тебе. Так?
— Я не осуждаю себя за то, что был в доме Масловой, — Талгат кивнул головой. — Если вы убеждены, что она совершила преступление, и у вас есть доказательства, вернитесь и арестуйте ее.
Кузьменко вмешался в этот разговор:
— Эти меры всегда можно применить. А пока я хочу знать ваше мнение.
Байкин воспрянул духом. Глядя на Майлыбаева, он сказал:
— Товарищ майор верно говорит. Самодеятельность тоже вредит нашему делу. Вы вроде бы защищаете подозреваемую. Смотрите, как бы самому не очутиться на скамье подсудимых.
ebooksa