— А он получил эту девушку? — спросил ее Пламенный вместо ответа.
— Нет; в этом-то все и дело. Он не…
— Он ее не получил, а вы прочли все эти страницы, сотни страниц, чтобы это узнать? — с изумлением проговорил Пламенный.
Мисс Мэзон была задета, но в то же время ей стало смешно.
— Ведь вы же читаете постоянно биржевые новости, — возразила она.
— Но я-то отсюда кое-что получаю. Это относится к делу, здесь совсем другой вопрос. За это я получаю деньги. А вы что получаете из книг?
— Взгляды, новые идеи, знание жизни.
— Все это и цента не стоит наличными деньгами.
— Но жизнь стоит больше наличных денег, — доказывала она.
— Ну что ж, — сказал он со снисходительной мужской терпимостью, — раз вам это нравится. Полагаю, только это и имеет значение, а о вкусах не спорят.
Несмотря на уверенность в своем превосходстве, он подозревал, что она знает очень много, и испытывал какое-то странное ощущение, подобно варвару, столкнувшемуся лицом к лицу с чудовищной цивилизацией. По мнению Пламенного, цивилизация ничего не стоила, и все же его смутно волновала мысль, что в цивилизации есть что-то, ему неизвестное и ценное.
Однажды он заметил на ее столе книгу, которая была ему знакома. На этот раз он не остановился, ибо узнал ее по обложке. Это была книга о Клондайке, написанная корреспондентом одного журнала; в ней фигурировал и он, Пламенный: была помещена его фотография, а также сенсационная глава, посвященная самоубийству женщины.
После этого он уже не заговаривал с ней о книгах. Он представлял себе, какие ошибочные заключения она выведет именно из этой главы, и чувствовал себя тем сильнее задетым, что заключения эти были им совершенно не заслужены. Что может быть более невероятного: он, Пламенный, и вдруг репутация сердцееда — женщина, покончившая с собой из-за него. Он считал себя несчастнейшим человеком и недоумевал, как это случилось, что именно эта книга из тысячи попала в руки его стенографистки. В течение нескольких дней, работая с мисс Мэзон, он испытывал неприятное ощущение какой-то виновности, а один раз он, несомненно, поймал на себе ее любопытный, пристальный взгляд, словно она старалась выяснить, что он за человек.
Он попробовал навести о ней справки у своего клерка Моррисона. Тот, прежде чем рассказать то немногое, что он о ней знал, начал изливать свою обиду.
Она родом из Сискайю. Работать в конторе с ней, конечно, приятно, но только очень уж она занята собой… Держится особняком…
— Откуда вы знаете? — спросил Пламенный.
— Слишком много она о себе воображает. Вот и здесь, в конторе, не желает общаться со своими сослуживцами. Понимаете ли, она не хочет ни с кем иметь дело. Я ее несколько раз приглашал и в театр, и на концерты. Но ничего не поделаешь. Говорит, что она любит спать и не может ложиться поздно, — идти ей далеко до Берклея, — она там живет.
Эта часть отчета доставила Пламенному определенное удовольствие. Она была выше обыкновенных людей, тут не могло быть никаких сомнений. Но следующие слова Моррисона испортили все дело:
— Но все это басни. Она бегает со студентами, вот что она делает. Она любит много спать и в театр пойти со мной не может, а танцевать с ними каждый вечер — это она может. Я определенно слышал, что она ходит на все их балы и вечера. Слишком, я бы сказал, стильная и тонкая для стенографистки. И лошадь она держит. Она катается верхом за городом. Я сам как-то ее видел в воскресенье. О, это птица высокого полета! Не понимаю только, чем она живет. На шестьдесят пять в месяц далеко не уедешь. К тому же у нее еще брат есть больной.
— Она живет с родными? — спросил Пламенный.