Рука, лежавшая на ее плече, как будто поощряла ее на продолжение речи, но Пламенный молчал.
— Я очень бы хотела выйти за вас замуж, но я боюсь. Я чувствую и гордость и смирение при мысли, что такой человек, как вы, полюбил меня. Но у вас слишком много денег. Вот где выступает на сцену мой отвратительный здравый смысл. Даже если бы мы поженились, вы никогда не могли бы стать моим, — моим возлюбленным и моим мужем. Вы были бы рабом своих денег. Я знаю, что я глупая женщина, но мне мужчина нужен для меня самой. А для меня вы не были бы свободны. Вами владеют ваши деньги, отнимают у вас время, мысли, энергию — все, заставляют вас идти именно туда, а не сюда, делать то-то и то-то. Разве вы не понимаете? Может быть, все это ерунда, но я чувствую, что могу любить сильно, отдать много, отдать все, а взамен хотя всего мне не нужно, но нужно много — и я хочу значительно большего, чем позволяют вам дать мне ваши деньги.
И ваши деньги губят вас, делают все хуже и хуже. Я не стыжусь сказать, что я вас люблю, потому что я никогда не выйду за вас замуж. Я любила вас еще тогда, когда совсем вас не знала, когда вы только что приехали с Аляски и я в первый раз пришла в контору. Вы были моим героем. Вы были Пламенным, с золотых россыпей, отважным путешественником и золотоискателем. И таким вы тогда выглядели. Я не понимаю, как могли женщины смотреть на вас тогда и не влюбиться. Но теперь вы выглядите иначе.
Пожалуйста, пожалуйста, простите мне эти оскорбления. Вы хотели прямого ответа, и я даю вам его. Все эти последние годы вы вели ненормальный образ жизни. Вы, человек, привыкший к открытому воздуху, заточили себя в города, отдались городской жизни. Вы уже не тот, кем были раньше, и ваши деньги вас губят. Да, губят! Вы изменились, вы уже не такой здоровый, не такой чистый, не такой славный. Таким делают вас ваши деньги и образ жизни. Вы это знаете. И тело ваше не то, что было раньше. Вы стали полнеть, и это нездоровая полнота. Со мной вы добры и ласковы, я знаю, но вы не бываете добрым и ласковым со всеми остальными, как было раньше. Вы стали суровым и жестоким. Я знаю. Не забудьте, я изучала вас шесть дней в неделю, месяц за месяцем, год за годом; я знаю самую ничтожную частицу вашего существа лучше, чем вы всю мою особу. Жестокость не только в вашем сердце и мыслях, но и на вашем лице. Она оставляет на нем свои знаки. Я следила, как они появлялись и углублялись. Это сделали ваши деньги и жизнь, какую они заставляют вас вести. Вы очерствели и опустились. И этот процесс кончится только с вашей окончательной гибелью…
Он попробовал ее перебить, но она остановила его, задыхаясь, дрожащим голосом:
— Нет, нет, дайте мне кончить. Я только и делала, что думала, думала и думала все эти месяцы, с тех пор, как вы начали кататься со мной. Теперь, когда я начала говорить, я должна высказать все, что накопилось во мне. Да, я вас люблю, но не могу выйти за вас и убить любовь. Вы превращаетесь в человека, которого в конце концов я должна буду презирать. Вы этому не можете помочь. Вы любите эту азартную игру, быть может, больше, чем меня. Эти дела — вам лично они никакой пользы не приносят, но требуют вас всего. Я иногда думаю, что было бы легче делить вас с другой женщиной, чем с вашими деньгами. Тогда, во всяком случае, — половина вас была бы моей. Но эта игра поглощает вас не наполовину, а на девять десятых или даже девяносто девять сотых.
Не забудьте: для меня брак не в том, что я смогу тратить деньги мужа. Мне нужен человек. Вы говорите, что я вам нужна. И допустим, я согласилась, но дала вам только одну сотую себя. Допустим, в моей жизни есть что-то, что отнимает остальные девяносто девять сотых, и, помимо этого, моя фигура портится, образуются мешки под глазами, гусиные лапки на висках, — словом, мое лицо и моя душа уродуются. Удовлетворились бы вы этой одной сотой? А ведь только это вы мне предлагаете. Вы удивляетесь, что я не хочу выйти за вас замуж? Удивляетесь, что я не могу?
Пламенный ждал, а она снова заговорила:
— Это не значит, что я эгоистична. В конце концов, любить — это давать, а не получать. Но я так ясно вижу, что, отдав себя, я не принесу вам никакой пользы. Вы похожи на больного. Вы ведете игру не так, как все остальные. Вы вкладываете в нее сердце и душу — всего себя. Во что бы вы ни верили и что бы ни намеревались сделать, все равно, — жена была бы для вас только временным развлечением. Есть у вас красавец Боб, а вы даете ему беситься от скуки в конюшне. Вы купили бы мне прекрасный дом — и предоставили бы мне зевать там до слез или выплакать себе глаза, потому что я оказалась бы беспомощной и не было бы у меня сил вас спасти. Эта игорная горячка сковала бы вас и поглотила целиком. Вы ведете эту игру так же, как играли раньше, как играли на Аляске, когда ставили на карту свою жизнь. Никто не стал бы покрывать такие огромные расстояния и с такой быстротой, как делали вы, или работать с таким напряжением и подвергать себя всевозможным лишениям. Вы отдаетесь целиком; вы вкладываете всего себя в то, что вы делаете…
— Граница — небо, — мрачно согласился он.
— Но если бы вы были таким любовником и мужем…
Тут она запнулась и замолчала; румянец покрыл ее мокрые щеки, а глаза опустились под его взглядом.
— А теперь я не скажу больше ни слова, — прибавила она. — Я произнесла целую проповедь.
Теперь она отдыхала, открыто и смело укрывшись в его объятиях, и оба не замечали ветра, все неистовей и яростней бушевавшего вокруг них. Ливня еще не было, но ветер все чаще и чаще доносил мелкие брызги дождя.
Пламенный явно недоумевал, и замешательство его еще не рассеялось, когда он начал говорить:
— Я оглушен. Я сбит с толку. Вы начисто отделали меня, мисс Мэзон, — или Диди, я люблю называть вас этим именем. Я должен сознаться, что в ваших словах много правды. Если я верно понял, вы пришли к заключению, что вышли бы за меня замуж, если бы у меня не было ни одного цента, и я не стал толстеть… Нет, нет, я не шучу. Я ухватил мысль, а это только моя манера переварить ее и подвести итоги. Если бы у меня не было ни одного цента, если бы я вел здоровую жизнь, все время отдал бы на то, чтобы любить вас и быть вашим мужем, а не залезать по уши в дела и во все прочее, — ведь вы бы вышли за меня?
Все это ясно, точно напечатано в книге, и вы правы даже больше, чем я предполагал. Вы приоткрыли мне глаза. Но я влип. Что я могу поделать? Дела меня и вправду связали и заклеймили. Я связан по рукам и ногам и не могу пойти пастись на зеленую лужайку. Я — как тот человек, что поймал медведя за хвост. Я не могу его отпустить, а вы мне нужны, и, чтобы вас добыть, я должен выпустить хвост. Я не знаю, что делать, но что-нибудь наверняка случится. Я не могу вас потерять. Просто не могу. Да и не собираюсь. Ведь вы сейчас уже обскакали всякие дела. Мне дела никогда не мешали спать по ночам.
Вы меня разбили по всем статьям. Я знаю, теперь уже я не таков, каким приехал с Аляски. Я бы не мог обращаться с собаками так, как проделывал в те дни. Мускулы у меня размякли, а душа очерствела. Прежде я уважал людей. Теперь я их презираю. Вы знаете, всю жизнь свою я провел на просторе, под открытым небом, и признаюсь, я — не горожанин. Ведь я купил чудесное маленькое ранчо в Глен Эллен, такого вы никогда не видели. Это там, где я влип с кирпичным заводом. Вы помните, у вас была эта переписка? Я только взглянул разок на ранчо и тут же влюбился в него и сейчас же купил. Я ездил там по холмам и был счастлив, как мальчишка, вырвавшийся из школы. Я был бы куда лучше, живи я в деревне. Город не на пользу мне идет. Тут вы попали в самую точку. Я это знаю. Но, допустим, ваша молитва исполнится, и я начисто разорюсь и стану работать для куска хлеба?
Она ничего не ответила, но вся потянулась к нему.
— Допустим, у меня ничего не останется, кроме этого маленького ранчо, и я буду разводить цыплят и как-нибудь наскребать на жизнь — вышли бы вы за меня тогда, Диди?