День пламенеет

— Слушай, малютка, даже если ты стоила тридцать миллионов, ты — самая дешевая и самая необходимая вещь, какую я когда-либо в жизни себе позволил. — А потом он прибавил: — Да, об одном я жалею, и жалею здорово. Мне бы хотелось еще раз заново завоевать тебя. Мне бы хотелось пробираться по Пиедмонтским холмам, разыскивая тебя, в первый раз войти в твою комнату в Беркли. О чем говорить! Мне ужасно жаль, что я не могу обнять тебя снова, как в тот раз, когда ты опустила голову на мою грудь и плакала под дождем и ветром.

Глава XXVII

Как-то, в начале апреля, Диди сидела в покойном кресле на веранде и шила крохотные платьица, а Пламенный читал ей вслух. Было после полудня, и яркое солнце заливало обновленную зелень. По оросительным каналам на огороде бежали ручейки, и Пламенный то и дело прерывал чтение, вставал и регулировал течение воды. А не то, поддразнивая, он рассматривал маленькие платья, над которыми работала Диди, а она сияла от счастья, хотя по временам, когда его нежное подшучивание становилось слишком настойчивым, краснела, смущалась или принимала обиженный вид.

С веранды, где они сидели, открывался широкий вид. Перед ними, как изогнутый клинок турецкой сабли, расстилалась Лунная долина, усеянная фермами с пастбищами, полями и виноградниками. Дальше высился холмистый склон долины, — каждую ее складку и морщину хорошо знали Диди и Пламенный, — а там, куда ударяли отвесные лучи солнца, пылало, как драгоценный камень, белое жерло заброшенного рудника. На переднем плане, за оградой подле житницы, стояла Мэб, трогательно ухаживая за своим весенним жеребенком, который, покачиваясь на слабых ногах, топтался около нее. Воздух был напоен жарой; день стоял горячий и ленивый. С поросшего кустарником склона холма за домом доносилось посвистывание перепелок, созывавших своих птенцов. Слышалось нежное воркование голубей, а из зеленых глубин большого каньона тянулась рыдающая нота одинокого голубя. Один раз среди копошившихся кур поднялась тревога, и все они бросились под прикрытие, когда ястреб, паривший высоко в синеве, отбросил тень на землю.

Быть может, это и пробудило старые охотничьи воспоминания в Волке. Как бы то ни было, но Диди и Пламенный обратили внимание на какое-то волнение за оградой и увидели картину, заставившую вспомнить жуткую трагедию тех дней, когда мир был молод. С бархатными лапами, стремительный и молчаливый, как призрак, скользя и припадая к земле, волкодав, который был, в сущности, просто прирученным волком, подкрадывался к лакомому кусочку — молодой жизни, так недавно произведенной на свет Мэб. А в кобыле тоже пробудились ее древние инстинкты, и она кружилась между жеребенком и этим волкодавом, которого боялись все ее предки. Один раз она повернулась и попробовала лягнуть его, но чаще старалась ударить его передними копытами либо кидалась на него, прижав уши, с открытой пастью, стараясь схватить зубами его за спину. А волкодав, тоже с прижатыми ушами, припадая к земле, мягко увертывался и подступал к жеребенку с другой стороны, снова вызывая тревогу кобылы. Тогда Пламенный, побуждаемый беспокойством Диди, тихо, но угрожающе крикнул; волк, осев и съежившись всем телом в знак своей верности человеку, скрылся за житницей.

Несколько минут спустя Пламенный, оторвавшись от чтения, чтобы переменить направление воды в оросительных каналах, увидел, что вода перестала течь. Он взял на плечо кирку и лопату, достал из мастерской молоток и коловорот и вернулся на веранду к Диди.

— Мне придется пойти вниз и откопать трубу, — сказал он ей. — Это — оползень, который угрожал всю зиму. Наверняка он сейчас спустился… Не читай дальше без меня, — предупредил он; затем обошел вокруг дома и стал спускаться по тропинке, ведущей вниз по склону каньона.

На полпути он наткнулся на оползень. Дело оказалось пустячным — всего несколько тонн земли и раскрошившейся скалы, — но, упав с высоты пятидесяти футов, земля ударила по водопроводной трубе с достаточной силой, чтобы разбить ее как раз у стыка. Прежде чем приступить к работе, он поднял глаза, чтобы проследить путь обвала, а у него был глаз опытного рудокопа. И то, что он увидел, сразу заставило его глаза расшириться и на секунду впиться в одну точку.

— Так! — воскликнул он. — Ну, посмотрим.

Затем его взгляд охватил крутую, неровную поверхность. Там и сям росли маленькие изогнутые манзаниты, но в общем, если не считать травы, эта часть каньона была обнажена. Поверхностный слой часто здесь менялся, так как дожди сносили сюда сверху размытый чернозем.

— Да ведь это — жила, или я ничего в этом деле не понимаю, — тихо выговорил он.

И подобно тому, как старые охотничьи инстинкты проснулись в тот день в волкодаве, — так в этот момент и в нем воскресла былая тяга к золотоискательству. Бросив молоток и коловорот, но захватив кирку и лопату, он полез по оползню туда, где можно было разглядеть смутные очертания выступающей скалы, полуприкрытой надпочвенным слоем. Все это едва можно было различить, но его наметанный глаз сразу заметил здесь скрытое наслоение. То здесь, то там он обрушивался с киркой на рассыпающуюся скалу и отгребал лопатой землю. Несколько раз он исследовал скалу. В некоторых местах она была такой мягкой, что куски ее он мог отломать руками. Поднявшись футов на двенадцать выше, он снова пустил в ход кирку и лопату. И на этот раз, счистив со скалы надпочвенный слой к вглядевшись, он выпрямился и ахнул от восторга. Затем, как олень у водопоя, опасающийся врагов, он быстро огляделся, чтобы посмотреть, не следит ли за ним чей-нибудь глаз. Он усмехнулся над собственной глупостью и вернулся к исследованию глыбы скалы. Косые лучи солнца падали на нее, и вся она блестела, покрытая крохотными пятнышками чистого золота.

— Из-под корней травы, — с благоговением прошептал он, вонзая кирку в рыхлую поверхность.

Казалось, он перерождался. Никогда кварта коктейля не могла вызвать такого румянца на его щеках и такого огня в глазах; работая, он был захвачен старой страстью, которая владела им почти всю его жизнь. Безумие охватило его и росло с каждой минутой. Он работал как сумасшедший, пока не стал задыхаться от усилий, а пот капал с его лица на землю. Он исследовал местность до противоположного конца жилы и снова вернулся назад. На полпути он раскопал красную вулканическую землю, смытую с выветрившегося холма наверху, и наткнулся на кварц — гнилой кварц, который ломался и крошился в его руках и оказался смешанным с чистым золотом.

Временами его работа влекла за собой маленькие обвалы, и ему приходилось копать снова. Один раз он скатился на пятьдесят футов вниз по склону каньона, но сейчас же пополз вверх, не давая себе времени отдышаться. Он наткнулся на кварц, который оказался совсем мягким, почти как глина, и здесь золота было больше, чем где бы то ни было. Здесь оказалась настоящая сокровищница. Он исследовал на сотню футов вверх и вниз границы россыпи. Он даже вылез на край каньона, чтобы осмотреть вершину холма и найти наружный конец жилы. Но с этим можно было подождать, и он поспешил назад к своей находке.

Он работал, все так же безумно спеша, пока утомление и невыносимая боль в спине не принудили его остановиться. Он выпрямился, держа в руке кусок золотоносного кварца. Пока он, наклонившись, стоял, пот капал с его лба на землю, а теперь стекал ему в глаза и слепил его. Он стер его тыльной стороной руки и вернулся к тщательному исследованию золота. Здесь будет тридцать тысяч на тонну, быть может, все пятьдесят, а не то и больше — в этом он был уверен. И пока он глядел на золотую приманку, ловил ртом воздух и стирал пот, его живое воображение безостановочно работало. Он увидел железную дорогу, которая должна пройти от равнины через верхние пастбища, он выравнивал холмы и строил мост, переброшенный через каньон. Все вставало перед ним как живое. По ту сторону каньона было подходящее место для толчейной мельницы — там он и воздвиг ее; увидел он и бесконечную цепь ведер, висевших на канате и приводимых в движение силой тяжести, они должны были перевозить руду через каньон к толчейной мельнице. И весь рудник вырос перед ним и под ним — туннели, шахты, галереи и подъемные машины. Гудки рудокопов звучали в его ушах, а с противоположной стороны каньона доносился грохот мельницы. Рука, державшая кусок кварца, дрожала, и он чувствовал какое-то нервное биение под ложечкой. И вдруг он понял, что ему хочется выпить — коктейля, виски, чего-нибудь спиртного.

И в этот момент, когда он весь потянулся к алкоголю, он услышал слабый и далекий, спускавшийся вниз в зеленую бездну каньона голос Диди:

— Сюда, цып-цып-цып-цып-цып! Сюда, цып-цып-цып!

Его поразило, как быстро пролетело время. Она оставила свое шитье на веранде и кормила цыплят, перед тем как готовить ужин. День клонился к концу. Он не подозревал, что отсутствовал так долго.

И снова раздался зов: