— Хлопьята, — сказал он зычно, — война вокруг! Война. Не воны нас, так мы их, а шоб мы их, треба вырвать с корнем все гадючье семя, шо им пособляет. Благодарен я вам, шо вы мене слухаете! Так я решаю: раз война, так пощады нема. Пусть гниют под забором! — и он махнул рукой.
Охрана прикладами затиснула арестованных во двор, и через минуту грянул оттуда залп. Дико взвизгнул бабий голос, и снова ударил выстрел, теперь уже одиночный.
— Расходись! — скомандовал Охрим. Толпа стала расползаться. Фитиль и Клешков смотрели, как Князев, сняв шапку, разговаривает с Клещом. Льстивое лицо старика сияло. Клещ слушал его молча, изредка кивал. Через несколько минут Князев обернулся к ним и поманил к себе.
— Вот, батько, — сказал он, подталкивая к нему спутников, — и эти со мной. По великой нужде к тебе, по крайнему делу.
На другой день с утра Князев ушел совещаться к Клещу, и его не было уже с полчаса. Мрачный Фитиль ссорился с хозяевами, требуя самогона, но прижимистые украинцы не спешили выполнить его требование — им не был ясен ранг постояльцев. Старший, видно, пользуется уважением, зато двое других не очень похожи на батькиных хлопцев. Клешков вышел и стал под пирамидальным тополем, наблюдая сельскую улицу.
У штаба толпился народ. Из ворот выезжали конные. Мимо Клешкова проехал всадник и осадил лошадь.
— Эй! — окликнул он Саньку. — Здорово, чего пялишься?
— А мне не запрещали, — сказал он с вызовом.
— Твой старый хрыч с батькой нашим грызется.
— Он такой! — сказал на всякий случай Клешков.
Вышел и встал у калитки Фитиль. Он безмерно скучал в этих местах, где ему не к чему было приложить свое умение.
— Парень, — позвал он всадника, — у вас в железку играют?
Тот, не привыкший к небрежному обращению, молча смотрел с седла на Саньку и поигрывал нагайкой.
— И откуда такая публика у нас взялась? — раздумывал он вслух. — Может, срубать вас к бису?
Фитиль подошел и тронул его за колено:
— Как звать-то тебя?
— Семка.
— Есть у вас, кто по фене ботает?
— Попадаются, — сообщил Семка, — могу познакомить.