Да, Сименцов был здесь, и Кузнецов сразу признал его. «Опять проситься пришел, не сидится ему в кухонном тепле». Расчет, как и корякинский, обедал. Все пятеро выжидающе глядели на него, ждали, когда подойдет: ведь не зря вызывал комбат Кузьменко, наверняка какую-то новость несет с собой командир орудия.
— Товарищ старший сержант, — сразу же выдвинулся навстречу Сименцов. Мокрое лицо его улыбалось. — Я пришел, товарищ командир. Совсем. Опять к вам.
«Пришел... На гибель свою, может, пришел, нашел время».
Кузнецов кивнул ему:
— Потом, потом разберемся. — И шоферу Головину: — Заводи машину. — Глазкову бросил, проходя мимо, к кабине: — Отцепить орудие!
— Что случилось? — Глазков отставил котелок на крыло. Высокий и мощный, он тревожно посмотрел на командира сверху, с высоты своего громадного роста.
— В бой идем, на высоту, — ответил Кузнецов. — На это «Сердце», будь оно неладно. — Он вкратце разъяснил задачу сгрудившемуся вокруг него расчету. Все притихли, дожидаясь от него еще чего-то, что могло бы прояснить обстановку до конца. — Готовить орудие, боекомплект, сухой паек.
— Орудие всегда наготове, — сказал Глазков. — Только зачем его отцеплять?
— Прокатиться надо на машине, приглядеться, где лучше на высоту залезть. Я скоро. И сразу пойдем. Корякин следом за нами.
— Опять мы, — хмыкнул Егор Котов, заряжающий. — Чуть что — опять наше орудие затыкай глотку фрицам. Ведь только что из боя вчера. И какого боя... Толком еще и не отошли, не оклемались. Промокли насквозь к чертовой матери. На себя-то взгляни.
«Старослужащие», те, которые уцелели из прежнего расчета, а их только двое и осталось — Глазков да Котов, говорили с Кузнецовым на «ты», и это не было какой-то фамильярностью. Просто они, все трое, вынесли такое обращение из прежних боев, как бы молча условившись о той незримой, порой товарищеской близости, какая рождается в общем трудном и опасном деле. Когда граница между жизнью и смертью размыта настолько, что практически не существует. Когда жизнь зависит не только от случая, удачливости, но и от умения твоего и твоих товарищей по оружию. Именно это давало им право на такое обращение, оно сближало их, но не мешало Кузнецову оставаться командиром, а Глазкову и Котову — его подчиненными.
— Да, понимаю, Егор, — скупо ответил Кузнецов, снимая танковый шлем с головы и отряхивая его от дождя. — Тяжело, конечно, да и промокли насквозь. А ты понимаешь, почему именно нас посылают? Вникни. Потому что доверяют, надеются на наш расчет. Так комбат и сказал. А там, на высоте, Буров ждет со своим батальоном. И именно нас просит он помочь. Вот Глазков знает Бурова: тот зря просить не станет.
— Знаю, — подтвердил Глазков, — не станет.
Почти те же слова, что и Егор Котов, чуть было не сказал Кузнецов в разговоре с Кузьменко: мол, чуть что, в любую брешь мое орудие посылают. Но вот не сказал, удержался, слава богу, и теперь покойно на душе от этих невысказанных слов. А было бы гадко.
Мотор уже работал, орудие отцепили, и Кузнецов, сидя в кабине, наскоро дохлебывая суп, сказал Глазкову:
— За меня остаешься. Я скоро. Передай Корякину, пусть подтягивает свое орудие к нашему. Радиста обещали дать, проследи. — Сунул ему опорожненный котелок, хлопнул дверцей. — Давай, Головин, трогай. К высоте держи.
«Студебеккер» зарычал, ходко взялся с места, сразу же свернул с дороги, меся мощными скатами лысую прошлогоднюю траву, укрытую жиденькой снежной кашицей. «Дворники» ловко слизнули пот с лобового стекла, и Кузнецов, приглядываясь к высоте, сказал шоферу:
— Вдоль подножья проедем с этой стороны и назад. И ты приглядывайся, выбирай, где поположе будет забраться наверх, выбирай. Как думаешь, возьмет «студебеккер» этот подъем?
— Машина что надо, — ответил Головин. — Можно бы и лебедкой в крайнем случае, да склон-то голый, ни деревца, кустарник один. Вот здесь неплохо бы, — кивнул в сторону лощинки, широким желобом уходящей ввысь, к самому гребню. — Подниматься будем?
— Нет. Подниматься будем с орудием. Смотри, смотри, Головин, ты теперь царь и бог, от тебя все будет зависеть.
ebooksa