Радист, прикусив губу, молчал, глядел, как и другие, вперед, на бегущую сквозь кустарник колею.
— А как же? — не унимался Головин. — Считай, по возрасту-то отцы и дети воюют. Такие дела, брат... Вот у нас в дивизионе с девяносто пятого года есть мужики. В прошлом веке еще родились, Цусиму помнят мальчишками, «Потемкина». А революцию и гражданскую уж своими руками делали. Даже не верится, ага. А тут — ты. Подумать только...
Радист незаметно шмыгнул носом: слова шофера произвели впечатление.
— А ты сам-то с какого, Головин? — спросил Кузнецов, чтобы слегка приземлить его.
— Я? С двадцать четвертого. Но тут другое...
— Старик уже, — засмеялся Кузнецов. — Молодой старик.
— Старик не старик, а третий год воюю. А фронтовые года втрое дороже, сами знаете. Кто доживет — зачтутся. Ну, а кто не доживет...
— Повоевал хоть немножко? — Кузнецов положил руку радисту на плечо, успокаивая.
— Самую малость, товарищ командир, — смущенно отозвался радист. Он не знал звания Кузнецова — на том была танкистская куртка без погонов, потому смущался еще более.
— Ничего, это уже кое-что. Остальное быстро наживешь. Главное первый раз, а там пойдет. Как тебя величать-то?
— Тимофеем. — Радист встрепенулся вдруг, сообразив, что оплошал. Но уж больно доверчиво вел с ним разговор командир. — Рядовой Тимофе...
— Ладно, ладно. Откуда сам-то?
— Саратовский. Извините...
— Хорошо у вас там, должно быть, весна скоро, степи зацветут.
— Зацветут, — вздохнул радист. И улыбнулся: — Красиво...
Головин заметно сбросил скорость.
— Лощина, товарищ старший сержант. Поворот?
— Да. — Кузнецов распахнул дверцу, вылез на подножку, дал корякинской машине, идущей следом, отмашку: дескать, иду влево, держи дистанцию. Сел опять на сиденье, натянул потуже шлем, радисту бросил: — Рацию, Тимофей, крепче держи. — И водителю: — Ну, теперь твое слово, Головин. Давай!
Машина свернула в лощину — она сразу уходила на подъем, — сердито и мощно взревела двигателем и ринулась на высоту, задрожав от напряжения.
Стрелки на приборной доске приплясывали, «студебеккер» слегка лихорадило на невидимых кочках, припорошенных серым снежком, заваливало с борта на борт — лощина оказалась узковатой и не такой уж ровной, какой виделась снизу, от подножья. Но пока все шло как надо, и Головин, слившись с баранкой, не выказывал никаких признаков тревоги. Вдруг, когда уже одолели больше половины высоты и до гребня, казалось, рукой подать, по крыше кабины забарабанили.
ebooksa