— Черная душа у Сашки. Такая черная, что до сих пор не знаю, кто он. Когда выручил меня Сашка, на барже укрыл, хорошо относился. Может, потому, что дела ладно шли. Потом как-то сцепились они с Куртом, из-за чего уж, и не знаю, что-то не поделили, должно. Курт и пригрозил ему. Сашка и так и сяк перед ним — ни в какую. Потом откупаться стал. И мной хотел откупиться...
— Ну, паразит! — вспыхнул Быков, прислушивавшийся к разговору. — На что пошел, а!
— Повезло мне, — вздохнула Маша. — Курт этот, слава богу, не из таких. Лавка торговая у него на уме, деньги ему подавай, а на девок наплевать... Потрепал как-то меня по щеке, засмеялся и говорит: «Муж твой иуда, Машка. Уходи от него». Представляете, даже он такое сказал.
— И ты не ушла? — возмутился Быков.
— Куда уйдешь? — виновато ответила Маша. — Фашисты кругом.
— Ты ведь уйти от него хочешь? Навсегда?
— Не могу так жить.
— Иди сейчас, — вдруг сказал Ратников. — А с нами неизвестно что...
— Пропадет она, старшой, — возразил Быков. — Куда тут сунешься? Чужой берег...
— Пропаду, — ухватилась Маша за его слова. — Без вас пропаду. Куда ж я без вас? Нет, нет, дело решенное.
— В обиду не дадим! — твердо произнес Быков. — То-то он мне сразу поперек горла встал...
Лес впереди редел, кончался, за соснами распахивался простор — словно море лежало за ними, слитое воедино с бесцветным чистым небом.
— Рядом теперь, — уже тише сказал Быков, — вот к уклону выйдем — и дома.
Ратников подивился, как он буднично и обыкновенно произнес: «Дома» — точно и на самом деле выйдут они сейчас из лесу и очутятся у себя дома, где их ждут покой и отдых, тихая прохлада спелых садов, полуденная знойная тишина...
Село Семеновское, стиснутое с трех сторон невысокими холмами, уютно лежало в зеленой низине. Почти до самых огородов спускался к нему сосновый лес и лишь у изгородей неширокой полосой кудрявился буйный кустарник. Красиво лежало Семеновское, все в садах, зелени, чистое и какое-то картинно-застывшее, как на полотне художника. Хорошо и богато, должно быть, жилось людям в этом райском уголке до войны.
— Вот оно, — сказал Быков, — глядите. Дальше не будем спускаться, здесь укроемся.
Больше сотни дворов насчитал Ратников, тремя рядами они образовывали две прямые длинные улицы, которые стояли просторно друг от друга, пересекаясь широкими прогалами, точно переулками. В самом центре голубела небольшая церквушка с поржавевшим бурым куполом. На площади толпился народ.
— Базар, — показал Быков. — А туда дальше, по лощине, тропа. К водохранилищу.
Они пролежали около получаса на макушке склона, присматриваясь к внешне спокойной, несколько ленивой на жаре жизни села, изучая каждый закоулок, каждое подворье, широкую дорогу на въезде, перечеркнутую шлагбаумом возле будки, тропинки, протоптанные от дома к дому. На крыше самого видного дома — должно быть, в прошлом сельсовета — обвисал от безветрия чужой флаг. Возле крыльца — часовой с автоматом. Замер в теньке, не шелохнется.
— Ну, Маша, пора, — решил Ратников. — По дороге не ходи, левее спускайся. Напорешься, случаем, на патруль говори, как условились: с Гнилого хутора, на базар кой-чего поглядеть. Мы здесь будем ждать. Не удастся ничего — все равно не задерживайся. Ну, будь осторожна.