— Ох, — легонько охнула Маша и осела на траву, закрыв руками лицо. — Да что же это? Что же!
Апполонов лежал, как и прежде, на топчане из травы и березовых веток, обожженным лицом кверху, в вылинявшей грязной тельняшке. Только тельняшка от самой шеи до пояса была теперь темно-багровой от пропитавшей ее крови. Под подбородком горло будто провалилось, осело вглубь — такая глубокая и жуткая зияла рана. Видно, смерть он принял неожиданно, мгновенно — в распахнутых и теперь уже совсем ничего не видящих глазах застыли не испуг, не мучительная боль, а какое-то остекленевшее удивление: мол, да что же это такое?
— Шкипер! — выдохнул Ратников через силу, стискивая автомат задрожавшими руками. — С пленным вместе... Как же я... — Он чувствовал, что не вынесет больше этого взгляда мертвых глаз, торопливо укрыл березовыми ветками лицо и грудь Апполонова и, ничего не видя, согнувшись, выбрался на ощупь из шалаша.
— Боцман, догнать! Своими, вот этими руками... Догнать, слышишь? — Ратников понимал, что не то говорит, что нельзя уже догнать шкипера, сговорившегося с фашистом, неизвестно даже, в какую сторону ушли они и когда... Разумом понимал, а сердцем не мог понять. — Далеко уйти не могли...
— Рядом хотя бы осмотреть! — с ожесточением сказал Быков. Склонившись над Машей, он успокаивал ее, говорил какие-то ласковые слова, и голос у него дрожал, срывался. — Говорил тебе... Прошляпили! Что теперь, что?
— Но ведь хоть что-то в человеке должно человеческое остаться! — закричал Ратников, выходя совсем из себя. — Должно или нет, скажи?
— В человеке! — вскипел Быков. — Но в нем, в этом уголовнике, что ты увидел человеческого? Или в этом паршивом фрице?
— Как же я... доверился. Разве можно, ну разве можно было подумать?
— Слюни, старшой, детские слюни!
Ратников диковато посмотрел на него.
— Слюни, говоришь?
Маше показалось, что они кинутся сейчас друг на друга, перестреляются. Она вскочила, встала между ними, раскинув руки.
— Нет, нет, опомнитесь! — И, обхватив голову, кинулась с криком прочь.
— Вернись! — вдогонку ей прозвучал голос Ратникова. — Стой, говорю! — Но только шорох и треск кустарника доносились в ответ.
Затихло все на какое-то мгновение. Билась кровь в висках, стучал в соснах дятел, шумел прибой невдалеке, других звуков не было на земле, только эти, чистые и отчетливые до нереальности. Только эти звуки — никаких больше. Даже голос Быкова не расслышал Ратников, когда тот что-то сказал ему.
И вдруг будто разорвало криком лес:
— А-а-а! Сю-ю-да-а!
Ратников и Быков бросились на голос, срывая автоматы, не успев еще ни о чем подумать, ни о какой опасности, понимая только, что она зовет их, значит, что-то случилось с ней. Они увидели: Маша, загораживаясь руками, пятилась от куста, не спуская с него глаз, точно завороженная. И ужас метался у нее в глазах, когда они подбежали.
— Вон он, там, за кустом, — дрожащим голосом произнесла она, продолжая пятиться.
Шкипер лежал под кустом, на боку, точно спал, свернувшись калачиком. Ратникову бросился в глаза топорик, валявшийся у него за спиной. Он помнил этот легкий, удобный топорик: шкипер на всякий случай захватил его в шлюпку, когда бежали с баржи, потом рубили им ветки, когда ставили шалаш.
ebooksa