— Борис, ужинать!
У бивака Курносов видит освещенное пламенем красное лицо рыжего майора («Ему ужасно не идет мятая кепка», — думает Борис...), слышит слова доцента, который роется в рюкзаке:
— Убедил, убедил, Саша, «Зауэр» лучше.
— Так вы не на политическую тему спорили? — удивляется, смеясь, Борис.
— Начинали-то с политики, тоже смеется Виктор, устанавливая на газету снятый с огня котелок, — да перешли к цирку, потом о нравственности поспорили, а напоследок насчет достоинства ружей сцепились.
— Тебе налить, Борис? — спросил доцент, извлекая из рюкзака белую пластмассовую флягу и свинчивая колпачок.
— Налей, Ильич, — Борис пододвигается к котелку и вдыхает аппетитный аромат «шулюма».
Когда над голубым блюдцем озера появилась, все ширясь, оранжевая полоса зари, Борис глянул на часы, переломил ружье, извлек из казенника неиспользованные патроны и закричал:
— Фини-и-и-ш!
Слева стукнул выстрел, и по глади озера донесся недовольный голос майора Серединцева:
— Чего орешь?
Через полчаса все сидели в машине. Утренняя зорька была не в пример вечерней — добычливее. Майор и доцент на заднем сиденье газика делились впечатлениями. Борис откинулся на спинку и сквозь дрему попросил:
— Давай, Витя, с ветерком.
— А куда спешить-то? — невозмутимо ответил Никулин.
— Да, понимаешь, одна экспертиза из Ахтубы есть у меня. Следователь очень просил... Хочу поработать...
— Подумаешь! Завтра успеешь.
— Нельзя, быстро надо
Борис плескался под душем, когда в комнате зазвонил телефон. Не успев вытереться, он выскочил из ванной.
— Слушаю...
— Борис Николаевич, хорошо, что ты дома, — голос Самарского был взволнован. — Слушай. Рожков на происшествии, Емельянов, ты знаешь, в отпуске, Демушкин болен. А в Серафимовиче кража. Надо выехать.