— Ты назовешь себя? — визгливо крикнул он, не в силах сдержать бешенство.
— Нет!
— Назовешь?
— Нет!..
Гестаповец подошел к Леониду, схватил за уши, встряхнул с силой его голову и ударил затылком о стену...
Вторично Леонид очнулся в абсолютной темноте, на холодном каменном полу. Было так темно, будто свет никогда не проникал сюда.
— Как в могиле, — невольно пробормотал вслух Изволин и, поднявшись, стал обследовать мрачную камеру. Она была очень мала, с низким, не дающим возможности выпрямиться потолком, со скользкими, мокрыми стенами. В углу скреблись и противно попискивали крысы. Скреблись настойчиво, надоедливо. Леонид крикнул. Крысы смолкли. Но через минуту они снова принялись скрести еще сильнее, упорнее...
На второй допрос Изволила привели к другому следователю, полному, коренастому мужчине лет сорока. Голова с короткими волосами, торчащие усы, круглые глаза — все в гестаповце напоминало Леониду отвратительного кота. Даже движения у него были мягкие, кошачьи.
Следователь прежде всего распорядился накормить арестованного. Леонид от еды отказался.
— Сыты? — спросил гестаповец с любезной улыбкой.
— По горло...
— Вчера вы сказали моему помощнику, что хорошо знаете свое будущее?
Леонид утвердительно кивнул головой.
— Свое и даже ваше... — добавил он.
— Вы — оракул, — немец поднял вверх указательный палец.
Леонид улыбнулся.
— Прошу вас, говорите все, что чувствуете, и требуйте, что хотите. Это неотъемлемое право любого арестованного. И лишить вас этого права ни я, никто другой не в силах. Закон есть закон. Не стесняйтесь.
— И не думаю, — ответил Леонид. — Вас интересует будущее? Вы господина Родэ, надеюсь, знали?
Лицо гестаповца заметно потемнело.
— Да, знал.