Золотой крест,

22
18
20
22
24
26
28
30

— Пятнадцать, — назвал Ворожцов первую попавшуюся цифру.

— Понятно, — ответил офицер и тут же обратился к переводчику: «Прошу отсчитать ему сбитые немецкие самолеты...»

Переводчик услужливо подскочил к Ворожцову и костлявыми ладонями, затянутыми в резиновые перчатки, отхлестал его по щекам.

— А сколько убил наших летчиков? — продолжал спрашивать офицер.

— Этого я не могу сказать. С самолета не видно.

Ночью тучи заволокли небо. В темноте засверкали огненные зигзаги, загрохотал гром. Снова ударил дождь — сильный, с ветром.

Весь пустырь проснулся. Люди столпились в кучи и, тесно прижимаясь друг к другу, продолжали коротать ночь.

Земля стала вязкой, скользкой. Босые, а таких было большинство, переминались с ноги на ногу. Вода просочилась в ботинки Ворожцова, и он в душе на все лады проклинал того немецкого сержанта, который стащил с него новые хромовые сапоги и дал эту рухлядь.

Утром, когда поднялось солнце, пленные, еще не обсохшие, поели в столовой пшенной похлебки и услышали команду:

— Сержанты и рядовые — выходи строиться на работы!

Те, кого касались эти слова команды, побрели в строй. Колонна росла. На месте остались одни офицеры. Им не разрешалось выходить за пределы лагеря.

«А что, если пристроиться и мне? — подумал Ворожцов. — Вдруг за проволокой и удастся ускользнуть! Попытаюсь».

Он сбросил с себя офицерский ремень, по старой привычке поправил пилотку и шмыгнул в строй.

Позади стоял большой сутулый человек. Он наклонился над ухом Ворожцова и прошептал:

— Вы, товарищ командир, занимайте место позади меня, во второй шеренге. Авось не заметят...

— Солдат я, а не командир, — бросил Ворожцов.

— Становитесь, пока не поздно, — продолжал тот же голос.

Лейтенант послушался.

Шагая вразвалку вдоль строя, немецкий офицер, перетянутый ремнями, пристально осматривал каждого. Около большого сутулого человека остановился, оттолкнул его в сторону и, ткнув пальцем Аркадию Ворожцову в грудь, спросил:

— Вы есть офицер?