С того часа, когда Аркадий Ворожцов попал во двор лодзинского лагеря, он лишился имени, отчества и фамилии.
— Ты есть нумер шестьсот двенадцать, — объявили ему на первом построении.
Теперь, куда бы ни пошел узник, что бы ни делал, три белые продолговатые цифры, вышитые на груди и на спине, сопровождали его всюду.
— Шестьсот двенадцать — в строй!
— Шестьсот двенадцать — на допрос!
— Шестьсот двенадцать — встать!
— Шестьсот двенадцать — бегом!
Уже на второй день Ворожцов увидел сцену, которая показала ему истинное лицо гитлеровцев. В бараке, куда его поселили, объявили, что заключенный «двести сорок один» за недовольство порядками в лагере приговорен к тридцати ударам плетью. Комендант решил наказать виновного на виду у всех.
Пленных вывели на лагерный плац. На середину вынесли широкую скамью, к ней привязали раздетого до пояса пожилого человека. К скамье осанисто, предвкушая удовольствие, подошел эсэсовец с засученными по локоть рукавами и начал ременной плеткой хлестать пленного по спине.
— Давай смелее! Больше силы! — кричал комендант. — Пусть это запомнит каждый.
Молодой и сильный эсэсовец, чтобы заслужить похвалу начальника, усердствовал то правой рукой, то левой. Натренированный на привычном, часто повторяющемся деле, он мог «работать» обеими руками, независимо от того, находится жертва в стоячем положении или лежачем.
— Кто его выдал? — ни к кому не обращаясь, соболезнующе вздохнул Аркадий Ворожцов, когда пленные стали расходиться по местам.
— Ты еще, видать, неопытный, — ответил ему незнакомый широкогрудый, крутоплечий парень. — Поживешь — многое узнаешь. Здесь, дружок, есть тоже разные люди. — Он оглянулся по сторонам и добавил: — Есть и свои, и чужие... Запомни это, — и он быстро юркнул в толпу.
«А за кого ты, незнакомец? — позднее мысленно спрашивал Ворожцов. — За наших? Тогда почему был так спокоен, когда избивали человека? Или привык к этому?.. За них? Тогда зачем подчеркнул, что здесь есть и свои, и чужие? Испытываешь? Не удастся. Я тоже теперь стреляный».
С того дня Аркадий Ворожцов долго не видел широкогрудого парня. Они жили в разных бараках.
В конце месяца на том же самом плацу, где исхлестали плетью заподозренного в вольнодумстве «двести сорок первого», состоялась очередная «политинформация». Лагерный пропагандист, обливая грязью якобы окончательно обескровленную Советскую Армию, подробно и в радужных тонах рисовал положение немецких войск на фронте.
Стоя среди толпы, Аркадий Ворожцов заметил широкогрудого парня. Тот внимательно слушал «пропагандиста», и со стороны было не понять: сочувствует он или негодует.
«Как люди умеют маскироваться, — подумал Ворожцов. — Не прискребешься ни с той, ни с другой стороны. Все-таки кто же он? Поговорить с ним один на один? А что дальше? Нет, пока воздержимся от поспешного знакомства».
Когда пленные начали расходиться с «политинформации», Аркадий Ворожцов шмыгнул в толпу, чтобы затеряться в ней и не встретиться с парнем. Но тот выследил его, нагнал и тихо спросил:
— Как тебе понравилась «политбеседа»?
ebooksa