Что касается Рамы, то, как мы уже сказали, Сердар ни на минуту не мог допустить мысли, что здесь можно ожидать хотя бы нейтралитета. Дело шло об убийстве его отца, а по закону индусов тот, кто не мстит за смерть отца, «должен быть изгнан из общества порядочных людей, и душа его после смерти тысячи раз будет возрождаться в теле самых отвратительных животных».
Как видите, полная противоположность христианскому милосердию, тогда как суть учения и там, и здесь состоит в прощении всех обид. Соблюдение этого закона представляет чистую формальность на Востоке, но только ли на Востоке.
Как бы там ни было, но в борьбе, к которой готовился Сердар, он был одинок, а потому недостаток силы ему приходилось пополнять хитростью; ему необходимо было время для того, чтобы распределить свои батареи, придумать способ связаться с майором и, наконец, найти верное убежище для майора после его побега. Вы понимаете теперь, с каким лихорадочным нетерпением спешил он уехать; каждый проходивший день уменьшал шансы на спасение несчастного, за которого он в этот час готов был с радостью отдать свою жизнь, чтобы наполнить благодарностью сердце единственного существа, которое еще напоминало ему счастливые и беззаботные часы детства, навсегда канувшие в вечность.
В ту минуту, когда маленький отряд покидал грот, куда он больше не собирался возвращаться, и направлялся по дороге к проходу, найденному молодым Сами, кусты над гротом тихонько раздвинулись, и между ними показалось существо, безобразное до отвращения, которое долго следило глазами за удаляющимся караваном, как бы выслеживая дорогу, по которой он направлялся.
Когда скрылись из виду Барнет и Рама, как всегда, замыкавшие шествие, поскольку они были соединены узами дружбы, основанной на ненависти к капитану Максвеллу, кусты раздвинулись, и оттуда вышел индус, совершенно голый, благодаря чему его тело сливалось в тени леса с окружающими его предметами. Он поспешно спустился со скалы, за которой прятался, и, скрываясь в джунглях, пошел параллельно той дороге, по которой шли наши авантюристы. Это был Кишнайя, глава душителей, который накануне каким-то чудом избежал мести Сердара и теперь шел по его следам. Какие планы были у него? Не хотел ли он снова приняться за свое гнусное ремесло в надежде получить награду, обещанную губернатором Цейлона… или поступками его руководило какое-либо более важное побуждение?.. Мы это, вероятно, скоро узнаем, потому что смерть его сообщника Веллаена побудила его перебраться на Большую землю, чтобы присоединиться к своим, ждавшим его в лесах Тривандерама… Быть может он хочет убедиться в том, что и Сердар также покидает Цейлон и отправляется на Коромандельский берег?
Первый час дороги прошел в молчании, как это бывает всегда, когда отряд путешественников отправляется в путь до наступления дня. Тело и душа сливаются с окружающей их природой; птицы спят еще среди листвы, куда едва начинают проникать смутные проблески рассвета, этих сумерек утра; влажная свежесть исходит от травы и листвы деревьев; легкая дымка, испаряющаяся из ночной росы, придает всему ландшафту неясный оттенок, смешивая предметы, как будто они прикрыты легкой газовой вуалью. Все идут, точно погруженные в сладкую дремоту, которую первый солнечный луч рассеет вместе с утренним туманом.
Мало-помалу все проснулось под теплым дуновением дня; стаи маленьких сингальских попугайчиков крикливыми голосами приветствуют появление солнца и с оглушительными «тира-тира» несутся к полям дикого сахарного тростника в джунглях, рассаживаясь на ветках больших тамариндов; гиббоны прыгают с ветки на ветку, гоняясь друг за другом и выделывая самые изумительные акробатические фокусы, тогда как ара и какаду летают над листвой фикусов и тамариндов. Одним словом, в джунглях начинается жизнь всего их безобидного населения: птиц, мух, бенгальских зябликов, соловьев, разноцветных попугаев, белок и обезьян, тогда как хищники, утомленные своими ночными похождениями и драками, пресыщенные мясом и кровью, прячутся в самую густую чашу, откуда они не выходят раньше сумерек.
Эта полная жизни и одушевленная природа, освещенная золотистыми лучами солнца, с лазурным небом, зеленью, цветами и радостными криками несколько изменила направление мыслей Сердара. Как ни привык он к богатствам природы в джунглях, возвышенная душа его никогда не оставалась бесчувственной к ним, и сердце его начало постепенно успокаиваться, несмотря на тяжелые заботы.
— Ну-с, дитя мое, — сказал он, ласково и дружески обращаясь к Сами, после того как несколько минут прислушивался к пробуждению природы и утреннему концерту обитателей леса, — тебе удалось наконец открыть удобный проход среди уступов склона?
— Да, Сахиб! — отвечал молодой индус, чувствовавший себя необыкновенно счастливым всякий раз, когда господин его говорил с ним таким ласковым тоном, — я без всякого труда прошел его до самого конца. Целая масса скал, которые совершенно закрывают верхнюю часть горы, помешала вам видеть, когда вы стояли у ее подошвы, что туда легко пробраться.
— А ты не заметил, легко ли будет идти вдоль гребня по направлению к северу?
— Да, Сахиб! Верхушки идут там одинаково ровно везде, где я мог видеть.
— Вот это прекрасно, дитя мое, и ты оказал нам большую услугу, за которую я сумею вознаградить тебя. Чего ты желаешь?.. Нет ли чего-нибудь такого, о чем ты хотел бы попросить? Я наперед согласен на все, что в моей власти.
— О, Сахиб! Если бы я смел…
— Говори!
— Я желаю, чтобы Сахиб оставил меня у себя на всю жизнь, как и Нариндру.
— Милый мой Сами! Я только выигрываю от твоей просьбы… Будь уверен, я хорошо понимаю, чего стоит такая привязанность, как ваша, и никогда не разлучусь с вами.
— Вот и проход, Сахиб! Там, напротив тебя! — сказал Сами, счастливый тем, что первый может указать его своему господину.
Все остановились; Барнет и Рама, немного отставшие, скоро также присоединились к ним. Оба по своему обыкновению были заняты спором относительно изменника и негодяя Максвелла, а так как Боб, несмотря на все свое красноречие, никак не мог добиться от Рамы прав на первенство, то вечный спор почти никогда не прекращался.
— Полно, Барнет! Вперед, мой старый товарищ! — сказал Сердар. — Ты должен быть счастлив, что покидаешь наконец долину, которая два раза едва не сделалась роковой для тебя.