— Ото, тебе засчитают на суде.
— Засчитают, жди… — усомнился Пуханов. — Но это доказательство моего полного раскаяния.
— Да… Так какой же он из себя? — спросил Крикун так, как будто и не задавал этого вопроса раньше.
— Какой-то лохматый…
— Лохматый? — удивился Крикун. — Так…
— Волосы у него пластами во все стороны, густые с проседью. И вообще, лицо у него приметное.
— Чем же?
— Оно — как у крота: остроносое, с маленькими глазками, а над ними шапка лохматых волос.
Крикун редко улыбался, но на этот раз, услышав о кроте, скривился в доброй улыбке.
— Значит, лохматый, как я понимаю, такой вихрастый? Да, а уши?
— Уши? Большие, оттопыренные. Усы и бородка жиденькие, как у дьячка.
— Значит, наверное, отпускает, еще не отросли, — рассуждал Крикун и поинтересовался цветом бороды и усов. Пуханов не помнил и ничего определенного на этот счет сказать не мог, но дополнил описания одежды:
— …Был при галстуке. Галстук — трубочкой, скрутился… Пиджак также мятый, с верхними накладными карманами.
— Кто же это такой? — как бы себя спрашивал Крикун.
Пуханов пожал плечами.
— Где ты его видел?
— Я же сказал, в Екатеринодаре, на улице.
— Ото, я не о том тебя спрашиваю, — буркнул Крикун. — Где ты его видел в Турции? Там столько болтается беляков, и как ты его там запримитыв? Ну и память у тебя…
— Видел я его там в порту, на судне «Гурдистан», бывшем «Владимире», в матросской робе, а то судно, на котором я отправился в Новороссийск, стояло рядом, бок о бок.
— Ты с ним говорил?