Найти и обезвредить

Белое подполье в Новороссийске, готовившее мятеж как «достойную встречу» барону Врангелю, было разгромлено. Чекисты Соболев и Ярцев вскоре получили новое и, как всегда, срочное задание. В плавнях бесчинствовала банда Ющенко, новоявленного «атамана».

А. Темрезов

СОКРУШЕНИЕ ДЖИННОУДЖИПА

Сегодня едва ли сыщется человек, своими глазами видевший джинноуджип. Немного остается и таких, что знают ныне точное значение редко применяемого адыгейского слова. Только какой-нибудь долгожитель да еще, пожалуй, ученый — знаток обычаев, нравов и суеверий горской старины — растолкуют вам, что джинноуджип — это шабаш злых демонов, гульбище духов тьмы.

А между тем в пору, от нас не столь уж далекую, нечистая сила всяческого ранга и пошиба подстерегала человека на каждом шагу, одолевала своими кознями. И горе тому из смертных, кто волей случая, по неосторожности или же из любопытства оказался очевидцем джинноуджипа — свистопляски шайтанов.

В любом ауле могли припомнить множество случаев страшной кары и имена поплатившихся. Джинны в слепом гневе могут все. Отнять разум. Вырвать сердце. Выжечь очи. Замкнуть уста. А на них — никакой управы. Говорят, только нарты — бесстрашные витязи древности — отваживались мечом врубаться в гущу джинноуджипа…

В междуречье Лабы и Белой, где происходили описываемые события, такая бесовская оргия разыгралась в начале двадцатых годов неподалеку от аула Ассоколай.

Шестеро здешних крестьян, выгодно распродав на белореченском базаре дрова, возвращались домой. Было знойно, в небесах неторопливо плыли круто сбитые облака. Аробщики то и дело понукали изрядно уставших волов, норовя засветло миновать курган Сараежь-ошх, издревле известный всей округе как вертеп шайтанов.

Хмурое чернолесье у подошвы кургана наконец осталось позади, на душе у всех отлегло. Джинны — даже малому ребенку о том ведомо — творят зло во мгле предрассветной или в сумерки вечерние. К тому же появлению их предшествуют запах горелой серы, пыльный смерч, завывание ветра… Ничего подобного, слава аллаху, не было и в помине, солнце стояло высоко, дорога впереди чиста, и ничто не предвещало худого. А до аула — рукой подать.

И когда из зарослей боярышника выскочили наперехват трое всадников в бурках, с намотанными до самых глаз башлыками, ни у кого из возниц не екнуло сердце. Люди они многосемейные, нищие, можно сказать, и поживишься у них разве что жалкими грошами, вырученными за дрова. «Джинны» между тем суматошной пальбой в воздух уложили всех на землю, кинулись отпрягать быков. Один из наездников лихо погнал тягло от дороги, двое оставшихся принялись трясти ошалевших от страха артельщиков.

Старший бандит глухо орал в башлык, жвыкал нагайкой и буравил бешеным взглядом. Конь под ним крутился чертом, напирал грудью, топтал копытами. Второй грабитель у опрокинутой фуры схватился врукопашную с замыкавшим обоз Берекетом, прикладом карабина понуждая его расстаться с узелком, выпиравшим из-за пазухи изодранного бешмета. Согнувшись в три погибели, намертво сцепив руки на груди, безумно кружась, горец в животном отчаянии отбивался головой и ногами.

Страшным пинком в пах он отбросил бандита — и в это мгновение другой с лета достал его нагайкой по бритому черепу. Берекет стал оседать, загребая постолами и широко зевая, покорно свернулся калачиком в дорожной пыли… Головорез спешился с проворством дикой кошки. С маузером наготове хищно склонился над поверженным. К нему суетливо подскочил второй, вырвал из залитого кровью бешмета то, с чем Берекет не хотел добровольно расстаться.

В линялую застиранную тряпицу, источавшую запах кукурузной лепешки и брынзы, были увязаны два аршина ситца — для самой младшенькой, Сайхат, три с полтиной деньгами и… книжица. На серой ее обложке в лучах восходящего солнца рабочий с молотом и крестьянин с серпом соединились в крепком дружеском рукопожатии. Разглядев это, главарь налетчиков, казалось, даже взвыл от злобы. Разодрав книжку, он скомкал листы в тугой кляп и стволом пистолета стал загонять его в рот коченеющего Берекета вместе с раздробленными зубами…

Ограбленные лишь глубокой ночью добрались до аула. Тело убитого на бурке принесли прямо в ревком — сюда стекается вся боль округи, все людское отчаяние, здесь бедняк всегда найдет сочувствие, защиту от обид, неправды и притеснений. Предревкома Пшемаф Гедуадже, вникнув в подробности несчастья и поднимая чоновцев на облаву, не мог от гнева говорить членораздельно, слова команды прорывались сквозь комок слез.

Всякое случалось на дорогах в это беспокойное время, много бандитских шаек бродило вокруг, умножая людское горе, но чтобы решиться на такое кощунство — до нитки обобрать нищего! Пострадавшие все, как на подбор, — голытьба сермяжная, издавна живут так худо, что даже кошки и собаки сбегают со двора. Ребятишек у каждого куча, слоняются они по чужим дворам за милостыней, босые, голодные и холодные, чуть ли не нагие. Не только видеть это, но даже подумать — и то душа от боли сжимается.

Берекета уже не воскресить. Теперь его вдове, чтобы возместить лавочнику Аслану цену угнанных быков, со всеми чадами придется месяцами в черной работе в семь потов гнуться. Да не в том главная беда. Вдове можно помочь выбраться из кабалы — деньгами из средств общины. А вот как быть с красноармейской книжкой, найденной на месте преступления? Ее вместе с другими бумажками «случайно» подобрал в придорожном чертополохе и услужливо доставил в ревком Исмаил, промышляющий мелочной торговлей с одноконной повозки.

И уже перекидываются из аула в аул слухи, тлеет зловещий шепот, науськивание мулл и кулацких прихвостней, искусно разжигающих вражду между русскими и адыгейцами, неприязнь народа к новой власти. «Слыханное ли дело?! — кликушествует эфенди под чинарой возле мечети. — Гяуры хватают правоверного мусульманина, забивают свободный выход его душе священными страницами корана! Именем пророка Мохаммеда, милостивого милосердного, поклянемся…» И уже грызут удила нетерпения гиреевские и улагаевские недобитки, мечутся в ночи темные призраки…

Сильно озадачила ревком подлая эта вылазка. Случись такое хотя бы месяцем раньше — все было бы куда проще. Повсюду в закубанских станицах и аулах стояли на отдыхе, приводились в порядок и пополнялись красноармейские части, от самого Орла до Новороссийска без роздыху гнавшие деникинскую Добровольческую армию. Буденновские эскадроны и стрелковые подразделения других соединений еще весной истребили и рассеяли наиболее крупные банды.

Когда засевшие в горных, лесных и плавневых логовищах поняли, что грозная сила взяла под свою защиту рабочего, трудового казака и горца, рядовые участники банд сотнями, тысячами стали являться с повинной. Прозрению их способствовали декреты Совнаркома об отмене смертной казни, о всеобщей и полной амнистии. Прокламации об этом разбрасывали с аэропланов в районах возможного сосредоточения мятежников, расклеивали в многолюдных местах. Всякому добровольно сложившему оружие гарантировались прощение былых преступлений против Советской власти.

Весной 1920 года, после трех лет сражений, крови и слез на Кубани наступил долгожданный покой. Повинуясь классовой тяге к большевикам, трудовой горец доверял свою судьбу ленинской партии. Затишье, однако, было недолгим. Воинские части — опора Советской власти и надежда трудового народа — в считанные дни погрузились в эшелоны, были брошены против улагаевского десанта. В партийном и советском местном аппарате мобилизован почти весь актив, отправлен туда же — в Приазовские плавни. В тыловых ревкомах остались нести круглосуточное дежурство солдат с костылем и винтовкой, старики да подростки…