Найти и обезвредить

— Под письменную гарантию о полном амнистировании и денежном вознаграждении в сумме, достаточной для выезда в Турцию и обзаведения там бакалейной лавкой, этот… не придумаю даже, как его и назвать… обещает покончить с делом в считанные дни. Это — хрип придушенного иуды… Да, вот что еще интересно. В заслугу себе он ставит причастность к спасению Баязета. Утверждает, будто Анчок, напуганный оборотом, который принимало дело, велел ему тайком отогнать жеребца. А над конюхом расправу учинил, дескать, для отвода подозрения в трусости…

Скрупулезный разбор создавшейся ситуации завершился краткой, четкой, как статья кодекса чести, резолюцией, принятой единогласно.

«Как ни заманчиво, — говорилось в ней, — встретить Первомай неомраченным новыми бандитскими вылазками, все же не следует пользоваться мерзкой услугой. Нельзя поощрять оборотней, которые в последнюю минуту «набираются ума» с целью избежать возмездия. Не давать им никакой пощады. Разить врага не в спину, вероломством и подкупом, а лицом к лицу — доблестью и отвагой».

Что же касается Аюба — он внутренне возликовал. Анчок дрогнул, он струсил, он боится, сам-таки отпустил Баязета! Крысы кидаются врассыпную из залитой кипятком норы! Час расплаты близок, никому не уйти! В нетерпении сгорало сердце. Впервые с такой силой Аюб почувствовал прямую свою причастность к жизни и судьбам родного народа. Тот же изначальный зов природы, что, например, кидает и бьет о гранит водопада идущую к ледяным истокам Белой форель, пока она не достигнет верховий, так же неумолимо, снова и снова заставляет его не щадить себя ради короткого и емкого понятия — долг.

Незадолго до первомайского праздника банда Анчока сожгла единственную на всю округу действующую паровую мельницу. Погибли при погоне, опрометчиво ворвавшись во вражеский строй, комсомольцы-чоновцы Индрис Уджуху и Василий Скиба. В ту же ночь в другом месте изрублены, отстаивая помещение ревкома, Иван Подгорный, уполномоченный милиции Андрей Гуськов, его жена — председатель женсовета. Анчок неистовствовал, словно задавшись целью оставить по себе память, которую не могли бы смыть и десятки грядущих лет, чтобы люди как можно дольше проклинали его имя и свою судьбу за то, что появились на свет в такие безумные, жестокие времена…

За неделю до праздника подкинули Анчоку приманку в виде «плохо охраняемого» склада с сукном и кожами, доставшимися в качестве трофеев при разгроме деникинской армии и по распоряжению Москвы предназначенными для детских приютов, солдатских вдов и инвалидов войны.

Клюнул бандит, накинулся двухсотенной конной ордой.

Группа, оставленная на левом берегу для приема добычи и прикрытия отхода, внезапно с двух сторон была взята чоновцами в перекрестный огонь и полностью истреблена. Выскочивший на переправу со множеством груженых телег основной отряд встречен в сабли. Отпихивая друг друга на тесном предмостье, всадники заметались, как коты на горящей крыше. Бросая награбленное, коней, своих раненых и убитых, уже ползком, перебежками, поодиночке спасались в разные стороны.

Анчок быстро свернул остатки своры в тугой комок и, выставив для прикрытия с десяток наиболее искусных стрелков и пулеметную тачанку, полевым галопом, не разбирая дорог и троп, рванул в лабинские предгорья. К утру шайка оторвалась от преследования бронеавтомобилей.

За три дня до праздника насмерть перепуганный чабан из Псебая, одолев за ночь восемьдесят верст на лошади, доставил Хакурате письмо от Анчока. Обращение, составленное в цветистых выражениях, было щедро насыщено ссылками на коран. Это обстоятельство и происки главаря выхлопотать себе полное прощение принудили советские органы вынести дело на суд аульного схода.

Общественный приговор гласил: если закон проявит мягкость к бандиту, жители сами жестоко покарают его. Предадут «каменной смерти» — старинной казни, когда каждый бросал в связанного злодея булыжник, пока тяжесть камней не раздавливала его.

И пробил час.

В ночь накануне праздника Аюб во главе усиленного конного разъезда патрулировал на мартанской дороге. Луна изливала колдовское свое сияние на терны и космы ракит, на соломенные крыши дремлющего верстах в двух в стороне небольшого аула. Оттуда послышался трусливый, с подвыванием лай собак, какой они обычно поднимают при приближении волчьей стаи. Меняя аллюр, отряд свернул с маршрута. Скакавший навстречу гонец, Бечмиз Гучетль, подтвердил догадку — Анчок. С ним еще шестеро, один из них — без левой руки…

Когда осторожно подобрались к крайним домам, на темном крае неба бледным мазком обозначилась полоска зари. У подошвы крутого холма, среди огородов, в зыбком белом тумане — россыпь неказистых турлучных лачуг, опоясанных низким плетнем. Повторяют все его изгибы и переломы старые, раскидистые осокори, в ветвях которых уже затевается вороний грай.

Расставив людей, Аюб пластунским юрким броском скользнул сквозь росистые лопухи, подполз под рогатую корягу коновязи, прислушивался минуту-другую. Лишь низовой ветер с речки порывами тянет из пистолетного дула свирельные звуки, заунывную песнь… С живота на бок переворачиваясь, Аюб бросает в аспидно черное стекло, как бомбу, бескозырку с вложенной внутрь бараньей лопаткой.

— Эй, там!… Выходи бриться! По одному.

Спустя секунды дощатая дверь разлетается, и тень с маузером, разряжая на ходу обойму, выскакивает наружу. И кувырком летит на землю. Это — Азмет, в упор убаюканный из чьего-то карабина. Вслед за ним в дверях появляются еще двое, кидаются в разные стороны — но тщетно. Затем за порог летят, грубо бряцая об долбленное корыто для кур, винчестер, сабля, патроны, пара пистолетов, кинжал… Не видно еще, но смутно угадывается в глубокой тени серая согнутая фигура. Аюб стреляет в воздух и звонким голосом кричит:

— На колени, сволочь! Живо, кому говорят!

…Когда чоновцы, перетянув бандиту руки за спиной тем самым ситцем в цветочках незабудках и плотно окружив его во избежание самосуда, на аркане вели мимо Берекетова двора, семеро ребятишек в лохмотьях, повиснув на плетне, провожали шумную процессию потухшими глазами.

Анчок был расстрелян семьдесят два часа спустя в полынном буераке за скотомогильником и закопан так, чтоб не оставалось никакого следа.