С момента появления камуфляжников у схрона не прошло и трех минут, а огневой контакт длился и вообще полминуты. Но на зеленой лесной полянке лежат три мертвых человека, только что убитых мною и Колей, а на соседнем пригорке, по левую руку от меня, самый старый и самый мой верный друг Борис… Тоже мертвый. Убитый этими гадами неизвестно за что!
После грохота автоматных очередей — немыслимая тишина вокруг. И вдруг голос:
— Мужики! Мужики, не стреляйте! Это я — Борис. Меня эти козлы ранили…
И как говорил один знакомый, на одну восьмую одесский еврей: они-таки действительно его ранили! Вы можете себе это представить?
Чтоб я так жил, как его ранили!.. Борьке задело ухо — чиркнуло по краешеку, слегка царапнуло, и еще пуля, полагаю, та же самая, которая его большое волосатое ухо зацепила, начисто срезала каблук с ботинка. Не знаю, зачем уж он ногу заднюю приподнял?
— Ефрейтор, — обратился я к Борьке, — чем ты там брякал?
— Я не ефрейтор, я, между прочим, старший сержант…
— Отставить. Ты разжалован. Навсегда. Я хотел обнять этого дылду, но почему-то не обнял… Ноги в коленях у меня как-то странно затряслись, завибрировали, и я сел на землю.
— Да банка там какая-то типа кастрюли валялась, ну, я ее случайно зацепил… А они, — Боб головой мотнул в сторону трупов, — сразу стрелять. Собаки. Мощно мы их приложили! — правой рукой он зажимал свое «раненое» ухо. Кровь текла у него по щеке и шее довольно сильно.
— А заорал чего?
— Чего, чего — от страха… По уху как звизданет — аж искры из глаз, и по ноге словно палкой шибануло. Я и решил, что серьезно попали… Пули вокруг — фр-р, фр-р… Не каждый же день по мне из автоматов стреляют. Дай какой-нибудь бинт ухо перевязать.
— Сейчас, подожди, — сказал Николай Иванович и вытащил из кармана индпакет. Потом оглядев Борькино раненое ухо, мрачновато заметил: — Я думаю, Борис, что тебе крепко повезло. Миллиметра три-четыре ближе, и башку эта пулька вполне могла разнести. Обычное дело — пули со смещающимся центром. Любое ранение выше колена и выше локтя — смертельно, а при касании уха — примерно, как у Бориса — голова разлетается. Такие сейчас пульки нехорошие делают. Маленькие, но вредные. Повезло тебе. Сейчас забинтуем, а завтра можно будет просто пластырем залепить и забыть.
— Ничего себе — забыть! — возмутился Борька. — Кровища так и хлещет…
Николай Иванович молча покачал головой, умело забинтовал Борькину рану, потом спросил:
— А с этими что делать будем? — он указал на убитых.
— Сволочи… — нехорошо ругнулся легкораненый Боб. — Что делать? Обоссать и заморозить, вот что с ними делать! Чуть не убили, гады.
Он отошел на несколько метров в сторону к кустам и стал блевать. То ли вид окровавленных тел, то ли собственная рана на него так подействовали — не знаю. В общем, зря завтракал. Только ветчину со сгущенкой испортил.
Однако дурной пример заразителен — я присмотревшись к трупам, тоже… не сдержался, в общем.
Николай Иванович в отличие от нас оставил содержимое своего желудка в неприкасаемости. Волевой человек, или закаленный.
Все трое убитых были явными азиатами. Невысокие, в мертво-лежачем виде они вообще казались подростками. Ну-ка, ну-ка… Уж не те ли это русскоязычные казахо-японцы, что с нашими боссами перед камерой на полигоне позировали? Очень даже может быть…