Перед самым концом смены Иван вспомнил, что в этот вечер договорился встретиться с Валей. «Поеду вместе с Пашкой», — решил он. Синицына на такую встречу никогда бы не пригласил: начнутся потом улыбочки-ужимочки…
Валя сидела на скамейке возле дома и посматривала в сторону трамвайной остановки.
Зашипев, вагон остановился на площади. Из него вышли Цыганков и с ним еще кто-то.
«Синицын, — подумала Валя. — А он зачем?» Но спутником Цыганкова оказался не Синицын.
— Знакомься, Валя, — сказал Иван. — Это Паша Кошелев, я тебе о нем рассказывал.
Кошелев неуклюже протянул руку, глянул на девушку исподлобья и буркнул: «Очень приятно».
Они посидели немного на скамейке, а потом Валя пригласила:
— Пойдемте к нам. Заодно и с папой познакомитесь, — добавила она, глянув на Ивана.
Теперь, когда с ним был верный Пашка, Цыганков отважился на это.
Дверь открыл сухой сутулый старик, одетый по-домашнему — в сиреневую трикотажную рубашку, старенькие брюки и шлепанцы на босу ногу. Он оглядел ребят сквозь очки в простой железной оправе и сказал, пожимая твердой горячей ладонью руку Цыганкова:
— Ну, здравствуй, Ваня. Вот и познакомились. А то Валюша все щебечет: Ваня Цыганков сказал то, Ваня сказал другое, а какой он, этот авторитетный Ваня, не знаю.
Он повернулся к Кошелеву:
— А ты, значит, его друг? Павел? Отлично, рад тебе. Вы меня, ребята, извините, я прилягу, прихворнул что-то. А вы садитесь поближе, вот сюда, рассказывайте, как живете, что интересного в вашей молодой жизни.
— Да о чем рассказывать, Кузьма Петрович? Жизнь известная, работаем…
— Нет, ты уж, Ваня, поподробнее.
Цыганков начал рассказывать, перескакивая с одного на другое. Говорил, а сам нет-нет да и посматривал на фотокарточку, висевшую над кушеткой. На старом снимке — молодой, во весь рост Кузьма Петрович в военной форме. Тогда у него были темные, чуть опускавшиеся к углам рта усы. А теперь — седая жидкая кисточка. Рядом на фотокарточке — молодая красивая женщина. «Мать Вали, — сразу определил Цыганков, — похожи они: такая же маленькая, по плечо своему невысокому мужу, и глаза такие же круглые и серые. Только прическа гладкая, с ровным пробором посредине: косу, видно, носила».
— Постой, постой, — перебил рассказ Кузьма Петрович. — Сколько ты, говоришь, даешь за смену? Двести двадцать? Валюша, подай-ка с этажерки вон ту серенькую книжку.
Зашелестели страницы, мелькнули какие-то цифровые таблицы. Кузьма Петрович вскинул очки на лоб, сощурился и неожиданно подмигнул:
— А ты, Ваня, часом, не того, не загибаешь? Да нечего краснеть, я верю. Только, судя по этому справочнику, — он постучал согнутым пальцем по книге, — вы, ребята, перекрываете норму взрослого.
— Нам об этом говорили, Кузьма Петрович. Да только норма-то эта довоенная.