Дед Григорий, чтобы убедиться, крепко ли спят солдаты, потряс за плечо одного, другого.
— Готовы, — определил он. — Ну а теперь за дело. Надо поторапливаться. До рассвета каких-нибудь часа два, вам надо подальше уйти от хутора.
— А как же быть с третьим? — спросил Иван.
— Беру его на себя, — решительно сказал Кошелев, и у Цыганкова по спине побежали мурашки, когда он представил крадущегося к часовому Пашку со штыком в руке.
Кошелев выскользнул за дверь. Дед и Цыганков в щелку наблюдали за солдатом. Тот сидел возле землянки на камне и курил. Огонек от сигареты, когда часовой затягивался дымом, освещал толстые губы.
Прошла одна минута, вторая, третья… Было тихо-тихо…
Дед и Иван услышали, как солдат странно икнул, огонек упал в траву.
— Готов. — Это глухо, не своим голосом произнес Кошелев. Он стоял, скорчившись у землянки. Его тошнило.
Цыганков отодвинул засов.
— Девчата, выходите скорее!
— Какие же вы молодцы, мальчики! — возбужденно шептала Катя, обнимая Цыганкова и Кошелева.
— Но-но, без телячьих нежностей, — отстранился Пашка.
Его руки были в крови, и ее запах вновь вызывал тошноту.
— Хватит вам разговоры разговаривать, — торопил дед. — Быстрее в дорогу, быстрее.
Иван покосился на труп солдата. Дед быстро предупредил:
— Сам все сделаю. Обо мне не беспокойтесь. Прощайте и бегите.
Тяжело было на душе друзей, когда они в последний раз обняли деда Григория…
Через час, когда хутор был уже далеко позади, беглецы остановились, чтобы немного передохнуть, и оглянулись.
Далеко-далеко позади светил яркий огонь. Он медленно рос, расширялся, поднимался к небу.
— Да ведь это хата деда Григория горит! — ахнул Иван.