— Нет, нет, это моя доля.
В ответ мой приятель, хозяин дачи, снимает со стены грузинскую чеканку и преподносит Сэму, другую — Эстер. (Интересно, что скажут его родители, обнаружив пропажу?)
Все идет по программе — ужин (после которого все весьма оживляются, даже Эстер), танцы, опять ужин (в смысле, выпивка), видеосекс. Интересно, думаю, как это воспримет строгая Эстер. Очень нормально воспринимает. Уж не знаю, где раздобыл эти кассеты мой приятель, но даже я (а это кое-что значит!) подобной порнографии не видел! Да, до чего люди додумываются. Все сидят завороженные (иногда кто поглупей гогочет), а Эстер спокойно и тихо, со скучающим видом. Я решаюсь спросить ее шепотом:
— Вас такие вещи не волнуют?
Она отмахивается:
— Надоело, все одно и то же, никакой фантазии. (Вот это да! Вот тебе и строгая Эстер! В ее глазах мы с такими кассетами выглядим средневековыми обывателями, она привыкла к куда более высокому уровню цивилизации. Ох, уж эти американки…)
Когда же мои порядком захмелевшие приятели и их подруги переходят от высокого видеоискусства к грубой практике, я согласно обещанию уволакиваю Эстер в лес.
Мы бродим по лесным тропинкам, меж укутанных снегом елей, вдоль сугробов… От воздуха и лесных ароматов сразу трезвеем. Луна серебрится, из далекого далека доносится песня, высоко выводят девичьи голоса. Я настраиваюсь на лирический лад, беру Эстер за руку. Она мягко, но твердо высвобождается.
Фотографирует с блицем лес, замерзшую речку, верхушки елей, меня на фоне деревьев (просит, чтобы и я ее снял). Возвращаемся (оказывается, несколько преждевременно). Эстер так же невозмутимо фотографирует все это свинство, которое мы застаем. Ребятам наплевать, они хохочут, девки визжат, притворяясь, что смущены, но не прекращая своих игрищ. Честно говоря, все это выглядит довольно мерзко. Могу вообразить, какое представление об «обстановке встречи Нового года» у нас получат друзья Эстер после того, как она покажет им эти фотографии. Во мне нарастает злость: подонки, в каком виде мы выглядим в глазах Эстер и Сэма! (Я не тем возмущаюсь, что она все это снимает, я возмущаюсь моими приятелями. Ну и подонки!)
А, кстати, где Сэм? Ни его, ни моей одолженной ему подруги я не вижу. Начинаю искать и обнаруживаю их на втором этаже, в уединенной комнате сидят, мирно беседуют. Чувиха знает кое-как английский (в этой компании язык, пусть через пень-колоду, но изучили, еще бы — международный коммерческий язык!). Я так и не понял, было у них там что-то или они только и занимались интеллектуальной беседой. Во всяком случае, чувиха всю оставшуюся часть ночи была задумчивой и рассеянной.
К утру все засыпают мертвым сном. Дай бог, чтоб к полудню проснулись.
А вот мои американские друзья и я уезжаем аж в девять утра. Везет нас на своей машине все тот же мой верный приятель, ради меня пошедший на эту жертву. Он даже пил меньше других, хотя для гаишника что стакан вина, что литр водки — разницы нет.
Я хотел отвезти моих друзой прямо в «Космос», но они попросили высадить их чуть пораньше, им захотелось пройтись. Обнимаюсь с Сэмом на прощанье, договорившись, что, если буду в Голливуде, тут же позвоню ему и Джен. Эстер я целую в щеку, она пугливо оглядывается.
На том и расстаемся.
Всю остальную часть дня сплю как убитый, заложив телефон подушкой.
Вечером никуда не выхожу, с удовольствием вспоминаю минувшую ночь — как ели, пили, веселились, смотрели видео, гуляли с Эстер, о чем говорили с ней. На память мне приходит один эпизод из нашего разговора.
Мы болтали о студенческой жизни в Америке, я рассказал, как познакомился с Сэмом и его «близнецами», об интеротряде, о дискуссиях. И вдруг она спрашивает:
— А вы его хорошо знаете, Сэма?
— По-моему, да, — теряюсь немного, — а чего его знать, он — как на ладони.
— Да, как на ладони, — качает головой, — он вам о своем университете много рассказывал?