Чайки возвращаются к берегу. Книга 2,

22
18
20
22
24
26
28
30

Вэтра невольно подумал: завтра Анна будет здесь! Найдут ли они общий язык?

5

Утром, когда Вэтра брился, в дверь постучали, и адъютант генерала с порога сказал:

— Товарищ Вэтра, к вам приехали!

Викторс, как был, с намыленной щекой выскочил в переднюю.

Может быть, эта непосредственность, эта намыленная щека, эта самобрейка в руке сломали тот лед, что заморозил душу Анны. Она вскрикнула и вдруг упала в объятия мужа, которого считала то мертвым, то забывшим ее.

Он повел ее в комнату, помог снять пальто, сказал: «Прости, я сейчас!» — и бросился добриваться, смывать мыльную пену. Почему, собственно, именно сегодня он решил побриться по-старому, самобрейкой? Надоела, что ли, эта никогда не снимаемая по-настоящему щетина, шершавость кожи? Или просто захотелось вспомнить прошлое?

Когда он вышел из ванной, жена уже казалась спокойной, с любопытством рассматривала чужую комнату. Она взглянула на него и подумала: он все такой же мужественный, сильный, может быть, несколько суровый. Она разглядывала его исподтишка, словно боялась или еще не доверяла, чувствуя в то же время его силу, под защиту которой ей так хотелось наконец укрыться после трудной одинокой жизни…

Он тоже исподволь разглядывал ее, изменившуюся от этой самостоятельной жизни. И странная жалость тронула его сердце, когда он заметил морщинки на ее всегда гладком и спокойном лице, смятение в больших голубых глазах, странную смесь женской мягкости и почти мужской резкости в движениях. Вот она села, закинув ногу на ногу, привычным движением вставила сигарету в длинный мундштук, щелкнула зажигалкой, а потом вдруг опустила голову, так что стал виден затылок под сколотым узлом волосами, заговорила робко, просительно:

— Ты вернулся насовсем?

И это детское «насовсем», и робость позы, к которой так не шла сигарета, и короткий боязливый взгляд исподлобья — все было от двух разных женщин: его милой робкой Анны и той другой, которая умела ранить его душу, притворяться непонимающей, бессердечной, донимать его ревностью и завистью.

Он тихо попросил:

— Выйдем отсюда, на взморье сегодня, кажется, тепло…

Она кивнула согласно, поднялась, ожидая, когда он поможет ей надеть пальто, подождала, пока он оделся.

У двери они встретили адъютанта, который шел пригласить к завтраку. Вэтра попросил не ждать их.

Они долго брели по твердому, зализанному осенними прибоями песку вдоль тихого города, из которого ушла шумная летняя жизнь, разговаривая. Говорила в основном Анна — о себе, о своих метаниях, неудачах, а он слушал, остерегаясь и советовать, и осмеивать ее неудавшиеся дерзания.

Нашли маленькое кафе, в котором было пусто, но зато все обрадовались неожиданным посетителям. И кофе оказалось превосходным, и свежие булочки с маслом были горячими, и по рюмке коньяку нашлось для продрогших на ветру посетителей. И опять все было хорошо и напоминало давние-давние времена, когда им, молодым еще, не устроенным после долгой войны, каждое удовольствие казалось необыкновенным. Анна спросила:

— Ты можешь теперь вернуться домой?

— Нет, я еще должен поехать в Москву…

— А… оттуда домой?