…После ночной операции по захвату Кочарова и участников группы Полухин стоял у проходной комбината, ожидая новую смену.
Небо светлело. Свежий утренний воздух легко вливался в грудь. Капитан смотрел на робкую весеннюю листву, а в утомленном бессонными ночами мозгу все мелькали картинки прошедшей ночи: растерянные лица Кочарова и его сподручных, когда чекисты внезапно прервали их очередное «заседание», лежавшие перед Кочаровым на столе «документы» и «черный список», яростные потуги Пеонова вырваться из его и туминских рук…
Пошла смена. Сначала по одному, жиденькой цепочкой, а затем сплошным потоком шли мимо Полунина те, кто встанет сейчас на свои рабочие места, те, кто своими руками дает Родине победный металл, те, кого занес в свой список со страшным заголовком враг.
— Привет, Петрович! — окликнул Полухина знакомый мастер. — Опять дела с утра пораньше?
— Нет, — улыбнулся Полухин, — у меня сегодня выходной.
Г. САТАЛКИН
Поздней осенью в Польше
Один офицер был вида самого обыкновенного: красноватое лицо, цепкие, с хитровато-веселым прищуром глазки, мешковатый, плотный такой, с покатыми плечами — из тыловых служб каких-нибудь, наверное, из интендантов.
Другой картиннее был: корпус, шаг, разворот плеч, строгое лицо — кадровый военный, за версту видно.
Они вошли в корчму, и Витольд Буряк тотчас же и рассмотрел и определил с тою мгновенной безошибочной зоркостью, которая выработалась в нем за долгое, страшное это время разбоя, разрухи, сплошных убытков — за годы войны. Никто ни за что не давал настоящей цены. Плохо идут дела, говорил он всем с каким-то тоскливо-отсутствующим взглядом в пространство перед собой, плохо, совсем плохо. Это же самое он твердил и себе и вздыхал для убедительности — тяжело так, безнадежно, словно за ним кто-то все время подсматривал, и вздохи предназначались именно постороннему наблюдателю: смотри, мол, я ничего не скрываю, доходов никаких нет.
Но дела у Витольда Буряка все-таки шли неплохо и прибыль была. Он знал, что людям сейчас требуется, что в самой, так сказать, цене. Что, наряды, может быть нужны? Шелка, крепдешин? Костюмы из довоенной английской шерсти? Но женщины давно уже перестали наряжаться — зачем, для кого? — это опасно! В ходу сейчас то, без чего уж никак не обойдешься, — еда. И чем грубее, сытнее, тем лучше: сало, колбаса, картошка, хлеб. Ну и выпить чтоб было — крепкий и пахучий польский самогон бимбер. Это тоже имеется у Витольда Буряка.
Он торговал умело — с постным лицом, со вздохами, а злотый лепился к злотому, и потихонечку, втайне, собирался капитал. Капиталец пока еще вернее.
— Что панам советским офицерам угодно будет? — спросил он, попеременно, но с одинаковым выражением доброжелательного внимания глядя то на кадрового, то на интенданта. — Есть свежая колбаса, есть сало, хорошее сало. Вы знаете, что это такое? Заколотую свинью обсмаливают на пшеничной соломе, тут нужно большое умение. О, я это делаю сам. И колбасы я делаю сам, и откармливаю свиней — везде все сам. Посмотрите! — он вдруг выбросил вперед и раскрыл ладони, по-прежнему переводя благожелательно-выжидающие глаза с одного офицера на другого. — Видите? Это мозоли. Такие даже за год не наживешь. Всю жизнь нужно трудиться, чтобы иметь такие мозоли. А кто мне помогает? Жена да вот Ольга, покойного моего брата супруга, несчастная женщина. Она, как и вы, русская.
Витольд Буряк сразу почувствовал в этих офицерах выгодных клиентов. Он не ошибся: интендант снял комнату в крошечной гостинице при корчме, сказал, что поживет какое-то время. Кроме того, они поужинали поджаренной колбасой и от бимбера не отказались, оценив его, кажется, по достоинству. Прислуживала им Ольга.
Она оказалась совсем еще молодой, эта Ольга, лет двадцати пяти-семи, но двигалась грузно, припадая на протез, поскрипывая и постукивая им, — левой ноги у нее до колена не было. Лейтенант Половинкин каждый раз провожал ее каким-то прищуром в глазах, переставая жевать при этом. Капитан, комендант отдела контрразведки дивизии, привезший лейтенанта в Маркушево, ел аккуратно, не обращая внимания на прихрамывающую эту официантку.
— Ну что? — вдруг спросил он, доставая из кармана платок и вытирая им губы и длинные крепкие пальцы.
Лейтенант вскинул выгоревшие брови и подвигал ими неопределенно.
— Как тебе корчмарь? — продолжал капитан.
— Кто же его знает… Посмотрим… Мозоли показывал, — кривовато хмыкнул Половинкин, подумал, опять вскинул брови: — Поживем — увидим.
— Ольга эта, по-моему, на тебя глаз положила.