— Ян, я давно хотела тебе сказать, что так жить больше нельзя, — бледные щеки Лизы слегка порозовели.
Его охватило раздражение.
— Я так дьявольски устал, у меня разыгралась моя невралгия. Честное слово, будь милосердна.
— Нет, Ян, нет. Дело ведь не в твоем опоздании…
— А в чем?
— В том, что мы стали совсем чужими…
Он сделал протестующий жест, но она настойчиво продолжала каким-то пониженным глухим голосом:
— Каждый из нас живет какой-то своей отдельной жизнью. Да и вообще, если быть честными, мы с тобой очень разные люди. Ты хороший, ты даже слишком хороший, но ты хороший до автоматизма…
— Ну, это уж совсем чепуха какая-то… Что же ты хочешь, чтобы я был плохим?
— Да нет, — сказала она, досадливо махнув рукой. — Не то, совсем не то…
— Ты просто раздражена, тебе надо успокоиться, — мягко сказал он.
— Вот-вот, — отозвалась она с горькой усмешкой.
Они тогда помирились, но он понял, что Лиза никогда не будет ему другом, товарищем, а он, вечно занятый, отдающий себя на разрыв, очень нуждался в этом.
Мысли о родине возникли, по-видимому, в связи с ожиданием первого советского теплохода, который доставит в Испанию самолеты.
В штабе армии волновались — дойдет ли? В водах Средиземного моря начали разбойничать немецкие подводные лодки.
На мадридском фронте очень напряженное положение. Фашисты рвутся к Мадриду. Над городом сыплются листовки, в которых генерал Мола похваляется въехать в Мадрид 7 ноября и угостить там друзей в кафе на Гран Виа — центральной улице столицы.
В конце октября было получено сообщение, что теплоход благополучно пришвартовался в Аликанте.
Берзин и начальник авиации республики Игнасио Идальго де Сиснерос поехали в Аликанте встречать новоприбывших добровольцев — советских летчиков.
При виде советского теплохода Берзина охватило необыкновенное волнение — это была частица родины.
Он горячо обнимался и с летчиками, и с командой экипажа, поздравлял с благополучным прибытием.