Гадание на иероглифах

22
18
20
22
24
26
28
30

— Ян, я давно хотела тебе сказать, что так жить больше нельзя, — бледные щеки Лизы слегка порозовели.

Его охватило раздражение.

— Я так дьявольски устал, у меня разыгралась моя невралгия. Честное слово, будь милосердна.

— Нет, Ян, нет. Дело ведь не в твоем опоздании…

— А в чем?

— В том, что мы стали совсем чужими…

Он сделал протестующий жест, но она настойчиво продолжала каким-то пониженным глухим голосом:

— Каждый из нас живет какой-то своей отдельной жизнью. Да и вообще, если быть честными, мы с тобой очень разные люди. Ты хороший, ты даже слишком хороший, но ты хороший до автоматизма…

— Ну, это уж совсем чепуха какая-то… Что же ты хочешь, чтобы я был плохим?

— Да нет, — сказала она, досадливо махнув рукой. — Не то, совсем не то…

— Ты просто раздражена, тебе надо успокоиться, — мягко сказал он.

— Вот-вот, — отозвалась она с горькой усмешкой.

Они тогда помирились, но он понял, что Лиза никогда не будет ему другом, товарищем, а он, вечно занятый, отдающий себя на разрыв, очень нуждался в этом.

Мысли о родине возникли, по-видимому, в связи с ожиданием первого советского теплохода, который доставит в Испанию самолеты.

В штабе армии волновались — дойдет ли? В водах Средиземного моря начали разбойничать немецкие подводные лодки.

На мадридском фронте очень напряженное положение. Фашисты рвутся к Мадриду. Над городом сыплются листовки, в которых генерал Мола похваляется въехать в Мадрид 7 ноября и угостить там друзей в кафе на Гран Виа — центральной улице столицы.

В конце октября было получено сообщение, что теплоход благополучно пришвартовался в Аликанте.

Берзин и начальник авиации республики Игнасио Идальго де Сиснерос поехали в Аликанте встречать новоприбывших добровольцев — советских летчиков.

При виде советского теплохода Берзина охватило необыкновенное волнение — это была частица родины.

Он горячо обнимался и с летчиками, и с командой экипажа, поздравлял с благополучным прибытием.