Поиск-84: Приключения. Фантастика ,

Фужера в этот вечер не было в зале — накануне в его заведении состоялась маленькая поножовщина, и у него возникли проблемы с полицией. К тому же, сдается мне, он боялся-таки увидеть, как из его задумки выйдет натуральный пшик, а из его любимого племянника сделают рубленый шницель…

Так уж вышло, что первым таксомотором, подвернувшимся нашему монаху по пути на арену, оказался именно мой. И я с полным моим почтением подвез приобщенного к тайнам небес до самого входа, выскочил из кабины раньше него и с поклонами открыл ему дверцу. Монах, не глядя в мою сторону, подошел к полицейским, что-то им бросил через плечо, и те чуть ли не за руки впихнули меня в эту ревущую тысячами голосов коробку следом за моим пассажиром. Я поупирался для приличия: мол, день еще не закончен, мне бы деньжат подзаработать… Но те, здоровенные буйволы, ни в какую. Сказано — сопровождать до арены, и хоть тресни!

Довел я монаха до кулис, пристроился, там, Таращусь на происходящее в дырочку, а сам трясусь, как паралитик.

Мертон стоял в центре, татами, сложив руки на груди. В белом кимоно с черным пауком на рукаве, перетянутый широким красным поясом, огромный фалангистский жеребец. В этот миг он казался мне, да и всем, кто сидел на трибунах, и в самом деле непобедимым. Непреодолимой злой силой. Стихией.

Я оглянулся на своего монаха, о котором, кажется, все и забыли. А он укрылся в тени, присел на корточки и чуть ли не поклоны бьет. Лицо мирное, потустороннее какое-то… Увидел меня и словно опомнился. И тихонько мне шепотом:

— Вы не смотрите на меня. Ни к чему это вам.

А я ему тем же манером отвечаю:

— Что же мне, на того носорога прикажете смотреть?

— Это как угодно. А от меня отвернитесь. Зачем вам знать лишнее? Да и меня задерживаете…

Тогда только я понял, что вовсе не скромничает он по бог весть какому поводу, а тайну хочет уберечь. На тот случай, о котором он говорил там, в своей конуре. Если вдруг нас всех трясти начнут да душу из нас вынимать за то страшное знание, что покуда один только он хранит. Чтобы, значит, не о чем было мне пробалтываться, когда, не приведи господь, на меня так нажмут, что я готов буду сознаться в чем угодно. А за себя он вроде как бы и спокоен.

— Ладно, — говорю. — И впрямь не для моих мозгов эта штука. Только ты, парень, не подведи.

Трибуны уже начали пошумливать, засвистели. Заскучал народ, зрелище ему подавай…

И тогда к ним вышел человек среднего роста, заурядного телосложения, в черном потрепанном халатишке с капюшоном. Отложил в сторону длинный монашеский посох, скинул сбитые в странствиях сандалии. Потуже затянул веревку из шерсти яка, что была ему вместо пояса. Поискал глазами Мертона, словно бы не приметил сразу. И слегка так поклонился ему. Как равному.

Хотя над нашими головами уже много лет крутятся спутники, а в горах со дня на день запустят атомную электростанцию, мы не смеемся над своими монахами. Но одно дело видеть его на улице возле монастыря, и совсем другое — посреди спортивной арены, в перекрестье прожекторов. И поэтому по рядам зрителей прокатился конфузливый смешок, и даже Мертон переступил с ноги на ногу и недоуменно покосился на судей: дескать, кого же вы мне это подсунули?! Только нашему монаху все было нипочем. Стоял себе спокойно, невозмутимо и таращился по сторонам, будто тысячи эти сумасшедшие не на него собрались сюда посмотреть, а исключительно для того, чтобы он отвлекся от возвышенных размышлений, за ними наблюдая.

А потом судья развел противников и дал команду к началу боя. В этот момент нашему священнослужителю вздумалось почесаться, что он и проделал с большим наслаждением. И это окончательно убедило всех, включая Мертона, что на арену вышел самоубийца. Впрочем, вряд ли Мертон задумал что-то серьезное: наверняка его предупредили, что в нашей стране монаха лучше пощадить. Лупить, стало быть, но не в полную силу. Поэтому Гроссмейстер терпеливо дождался, когда у соперника прошел зуд, и лишь тогда быстро двинулся вперед. Он с ходу нанес обходной удар ногой, «маваси», намереваясь разом покончить с этим балаганом. Затрещало белое кимоно, ветерок пронесся над ареной… Я зажмурился.

Но чудаковатого монаха не оказалось в том месте, куда пришелся удар. Он возник немного в стороне от места схватки, все такой же спокойный, задумчивый, до предела углубленный в себя. И только я догадывался, что все это время он старательно шелестел страницами учебника по каратэ в своей невероятной памяти.

Мертон развернулся к нему. На мгновение замер. Словно ловил его в перекрестье прицела своими стеклянными глазами. А потом тело его взорвалось одним движением, рука пошла от плеча, как ракета из пусковой шахты — с той же силой и скоростью. И будто бы даже грохот прокатился над ареной от этого страшного удара… Между тем его противник, не меняя позы, очутился в трех шагах за его спиной. Я уверен, что многим искренне захотелось протереть глаза. В том числе и Мертону.

Гроссмейстер немедля выстрелил длинным «цуки» — это основной удар в каратэ, если вы знаете… Тут они впервые вошли в контакт, потому что монах добрался до нужной страницы, прочитал, что там пишут умные люди, и попробовал заблокировать атаку. Но слегка ошибся и сделал это не так, как обычно принято в каратэ, то есть в направлении движений атакующего — с тем чтобы использовать его же собственную силу. Вместо этого он поставил Мертону встречный блок против движения его руки, и этот конь, играючи ломавший бетонные плиты, с криком боли схватился за предплечье. Врачи по краям арены вскинулись, не сразу сообразив, к кому же спешить, но судья остановил их: Мертон не просил о помощи. Он был потрясен, но не напуган. Он просто не умел пугаться, не был приучен, потому что еще не встречал равного себе. Не знал он, что по неведению сцепился с древним человеком-молнией, непобедимым воином нашей земли, одним из тех, кто века назад отражал набеги всяких там кочевников и самураев, кто долбил в хвост и в гриву всех рвавшихся в наши горы, кто пришиб фалангистов десять лет назад, когда им захотелось власти и крови!.. Одним словом, вы понимаете, что я тогда переживал.

Пока Мертон приходил в чувство, монах стоял в двух шагах напротив него и ждал. И вся Большая арена ждала, замерла на вздохе, не веря собственным глазам.

Потом Гроссмейстер принял боевую стойку и двинулся вперед, хотя в нем ощущалась громадная неуверенность. Должно быть, только теперь он испытал нужду собрать воедино всю свою силу, мастерство и злость, чтобы победить. И уж, разумеется, начисто забыл обо всех увещеваниях насчет вежливого обращения с местными священнослужителями.