— А ты поднатужься и вспомни. — Ойбор помахал перед его носом жилистым кулаком.
— Не помню, говорю тебе.
Тогда Ойбор помахал перед его носом крупной купюрой.
— Вспомнишь?
— Столько! — с проворством фокусника торговец шевельнул пальцами вскинутой руки, и деньги мгновенно исчезли в складках его одежды. — За столько вспомню. Уже вспомнил.
37
В дверь постучали. Даги Нгоро оторвал глаза от каракулей письменного донесения полицейского, стоявшего по стойке "смирно" посреди кабинета.
— Войдите.
С довольным видом вошел Киматаре Ойбор. Он наскоро отдал честь начальнику, прикоснувшись ладонью правой руки к сердцу, а затем тыльной ее стороной ко лбу, и выразительно покосился на окаменевшего в почтительной стойке полицейского.
— Я разберусь позже. Вызову, если потребуетесь. Идите, — сказал Нгоро полицейскому с таким жестом, каким смахивают фигуры с шахматной доски после неудачной партии.
Когда посторонний вышел, чеканя шаг, как это повелось в управлении после памятной "головомойки" старшего инспектора по поводу слабой дисциплины, Киматаре Ойбор вынул из нагрудного кармана пресловутую зажигалку и протянул ее вышедшему из-за стола Нгоро.
— Этот предмет сделал меня банкротом, гражданин капитан.
— Что это? А… нашли наконец. Та самая?
— Так точно.
— Ну-ка, ну-ка…
Даги Нгоро некоторое время перебрасывал маленькое и изящное изделие из серебра с ладони на ладонь, словно соображал, как поступить дальше, затем повертел перед глазами и произнес:
— Вот она какая, наша улика. Сделано в Гонконге… далеко…
Сержант молчал.
Нгоро вынул из ящика стола лупу и подошел к окну, чтобы рассмотреть зажигалку получше.
Он рассматривал ее, привалившись животом к подоконнику, так внимательно и долго, как, вероятно, изучает фанатичный биолог неведомую бациллу, внезапно обнаруженную в поле микроскопа.