— А из-за чего же еще!
— Пить от чего стали, будучи замужней?
— Ишь, чего захотели! Я что, исповедоваться тут должна? Да и вы не поп!
— Да… Я только хотел…
— Ничего не скажу! И в душу не лезьте! Вам приказано засудить, вот и судите. И отправляйте, куда следует.
— Перестаньте ершиться. Живете где?
— У матери.
Комлев нашел в деле протокол допроса матери Недосекиной.
— А ее вам не жалко? Годы преклонные. Ну, посадят вас. А с нею что будет?
— А вы хотите, чтобы она меня похоронила? Так вот я этого не хочу.
«Совсем свихнулась, — подумал следователь. — Сама в петлю лезет. Ее лечить надо, а не в тюрьму сажать».
Спросил, как бы, между прочим:
— На здоровье жалуетесь?
— Не-а, я крепкая. Вам разве не говорил участковый, что на мне пахать можно?
— Говорил.
Через час Комлев отпустил Недосекину под подписку о невыезде.
— Эх вы, веники хреновые, — сказала Недосекина тоскливо, не глядя на следователя, и молча вышла.
Чуть позже Комлев допрашивал бывшего мужа Недосекиной. Перед ним сидел высокий, крепкий мужчина лет тридцати пяти, не без определенного обаяния, во всяком случае, способный расположить к себе человека.
— Нужно, чтобы вы кое-что прояснили в вашем заявлении.
— А именно? — спросил Недосекин.