Глава XIX
Мы ничего не имеем против пассатов. В течение нескольких дней дул пассатный ветер, и мили убегают назад, а патентованный лаг вертится и позвякивает у бак-борта. Вчера лаг и наблюдения показали, что мы прошли приблизительно двести пятьдесят две мили, накануне – двести сорок, а еще за день до того – двести шестьдесят одну. Но сила ветра совершенно незаметна. Он такой ароматный и живительный, словно какое-то атмосферное вино. Я с наслаждением открываю ему навстречу свои легкие и все свои поры. И он не холодный. В любой час ночи, когда в каютах все спят, я бросаю книгу и выхожу на палубу в самой легкой пижаме.
Я никогда раньше не знал, что такое пассатный ветер. И теперь я им очарован. Я шагаю взад и вперед в течение часа с тем из помощников, который в это время на вахте. Мистер Меллер всегда одет, а мистер Пайк в эти восхитительные ночи стоит свою первую после полуночи вахту в пижаме. Он удивительно мускулист. Его шестьдесят девять лет кажутся мне невероятными, когда вижу, как тонкие покровы облегают его, словно трико, и вытягиваются на широких костях и могучих мускулах. Величественное мужское тело! Нельзя себе представить, чем он был в полном расцвете сил, лет сорок и более назад.
Дни, абсолютно однообразные, пролетают как сон. Здесь, где время строго распределено и определяется лишь сменой вахт, где звон склянок на корме и на юте каждый час и каждые полчаса непрестанно напоминает вам о времени, оно (время) перестает существовать. Дни сменяются днями, недели – неделями, и я никогда не помню ни чисел, ни месяцев.
«Эльсинора» никогда не бывает всецело погружена в сон. Днем и ночью на вахте всегда есть люди – часовой на носу, рулевой у штурвала и офицер на мостике. Я лежу с книгой на своей койке в каюте, которая находится на подветренной стороне корабля, и над моей головой беспрестанно раздаются шаги то одного, то другого помощника, прохаживающегося взад и вперед в то время, как сам он, как мне хорошо известно, непрерывно смотрит вперед, или разглядывает что-то в бинокль, или определяет силу и направление ветра на своей щеке, или наблюдает тучи, пробегающие по небу и порой закрывающие месяц и звезды. Постоянно, постоянно есть на «Эльсиноре» недремлющие глаза.
Прошлой ночью, или, вернее, сегодня утром, часов около двух, когда перед моими глазами лениво плыла печатная страница, я очнулся от неожиданного рычания мистера Пайка. По голосу я определил, что он находится на юте у самого края и рычит на Ларри, видимо стоявшего на главной палубе под ним. Я узнал, что произошло, только когда Вада принес мне завтрак.
Ларри со своим забавным курносым носом, удивительно плоским и кривым лицом и своими недовольными, жалобными обезьяньими глазками, по какому-то злосчастному побуждению осмелился сделать дерзкое замечание по поводу темноты на главной палубе, то есть по адресу мистера Пайка. Но мистер Пайк, стоя наверху, безошибочно определил виновного. Вот тогда и раздался первый взрыв. Несчастный Ларри, полудьявол и полуребенок, разозлился и ответил ему еще более дерзко. Но прежде, чем он мог опомниться, помощник капитана налетел на него как вихрь и приковал его за руки к бизань-мачте.
Надо полагать, что мистер Пайк сделал это не столько из-за Ларри, сколько ради Кида Твиста, Нози Мёрфи и Берта Райна. Я не стану утверждать, что старший помощник боится этой шайки. Я вообще сомневаюсь в том, чтобы он вообще когда-либо испытал страх. Это в нем отсутствует. С другой стороны, я уверен, что он от этих людей ждет беды и что он наказал Ларри в пример им.
Ларри простоял прикованным не более часа, как его безумная зверская натура превозмогла страх, который он мог испытывать, и он заорал на корму, чтобы пришли его освободить для честного боя. Моментально появился мистер Пайк с ключом от наручников. Как будто Ларри имел хоть какие-нибудь шансы в борьбе против этого страшного старика! Вада рассказал, что Ларри, помимо прочих увечий, потерял несколько передних зубов и на весь день был уложен на койку. Когда я, после восьми часов, встретил на палубе мистера Пайка, я взглянул на суставы его пальцев… Они подтверждали сказанное Вадой.
Я не могу не посмеиваться над тем интересом, который возбуждают во мне мелкие инциденты вроде описанного выше. Для меня перестало существовать не только время – перестал существовать и мир. Странно подумать, что за все эти недели я не получал ни писем, ни телеграмм, не слышал телефонного звонка, не видел гостей. Я не был в театре. Я не читал газет. Театры и газеты так же перестали существовать. Все подобные вещи исчезли вместе с исчезнувшим миром. Существует только «Эльсинора», со своим диким человеческим грузом и грузом угля, рассекающая шарообразный океан.
Я вспоминаю о капитане Скотте, который замерз во время экспедиции к Южному полюсу и которого в течение десяти месяцев после смерти считали живым. Пока мир не узнал о его смерти, он мог быть живым только в представлении мира. Так, значит, он был жив? И таким же образом здесь, на «Эльсиноре», прекратилась для меня жизнь на берегу? Не может разве быть, что зрачок нашего глаза – не только центр вселенной, но и вся вселенная? Правда ли, что мир существует только в нашем сознании? «Мир – моя идея», – сказал Шопенгауэр. Жюль де-Готье говорил: «Мир мое воображение». Его догмат: воображение создало действительность. Горе мне, я знаю, что практичная мисс Уэст назвала бы мою метафизику приводящим в уныние или нездоровым упражнением моего ума.
Сегодня, сидя в креслах на юте, я читал мисс Уэст «Дочерей Иродиады». Произведенное на нее впечатление было великолепно – как раз то, какое я от нее ожидал. Слушая чтение, она подрубливала тонкий белый полотняный носовой платок для своего отца. Устроительница гнезда, устроительница комфорта и охранительница рода – она никогда не сидит сложа руки, и у нее целая груда таких платков для отца.
Она улыбнулась – как бы мне это сказать? – недоверчиво, торжествующе, со всей самоуверенной мудростью всех поколений женщин, отразившейся в теплых, продолговатых, серых глазах, когда я прочел:
– Но для мира хорошо, что это так, – сказала она.
Да, Симонс знал женщин. И она признала это, когда я прочел следующие прекрасные строки:
– Это правда, – сказала мисс Уэст во время паузы, которую я сделал, чтобы увидеть, как она воспринимает эту мысль. – Мы тоже часто смотрели на звезды.
Это было как раз то, что я предсказал ей, что она скажет.
– Подождите, – воскликнул я, – дайте мне прочитать дальше. – И я читал:
– Верно, очень верно, – прошептала она, и в ее глазах засветилась бессознательная гордость и сила.
– Удивительная поэма, – согласилась – нет, провозгласила она, когда я кончил.